Воспоминания

Что касается до молодой графини, то, конечно, жизнь прыгающей в ее положении через слеги, ее может не быть озарена самыми радостными надеждами. Сам граф, проведший всю жизнь в усиленных поисках новизны, в этот период видимо вступал в неведомый дотоле мир, в могучую будущность которого верил со всем увлечением молодого художника. Сам я в этот вечер, увлекаемый общим тоном беззаветного счастья, не чувствовать нагнетающего меня Сизифова камня.

Приехав в Москву, я, конечно, прежде всего свиделся с Василием Петровичем, а затем обратился к поверенному брата, который с видимым неудовольствием сдал мне все накопившееся Тимское дело. Из немногих ответов о судьбе тяжбы, я тотчас же понял, что вся задача почтенного надворного советника состояла в периодическом истребовании денег для мнимого ведения дел. В этом предположении меня окончательно убедили пять нераспечатанных братниных писем за последний год, найденных мною вложенными в последние копии.

Надо было обратиться к самому месту, где велось дело, т. е. в сенат, где у меня, к счастию, нашлось несколько знакомых сенаторов и, главное, князь Владимир Федорович Одоевский.

— Если хотите толком поговорить о вашем деле, сказал князь, — то приезжайте к шести часам к вам на Остоженку после завтра обедать. Княгиня будет вам рада, и мы вечером потолкуем на свободе.

Когда в назначенное воскресенье слуга доложил, что кушать готово, и мы с князем вышли в столовую, княгиня, только — что вернувшаяся с какого-то визита, с ярким алым бантом на голове, ласково встретив меня, подошла к своему месту.

— Этот бант твой нехорош, сказал князь, приподымая указательный палец. — Не знаю, чем нехорош, отвечала княгиня.

— Да уж я тебе говорю, что нехорош, повторил князь. — Но теперь ее время об этом толковать, а давай нам супу, да немного. Сегодня жарко, и я знаю, что будет ботвинья с самою свежею рыбой. Да кстати, ты знаешь ли кто у тебя сегодня гостем?

— Право, ответила княгиня, — ты сегодня все какими то загадками говоришь. Мы за обедом втроем, а Афанасия Афанасьевича я звано не хуже тебя.

— Так; но ты думаешь, что у тебя обедает поэт, а выходит, что это проситель.

После обеда душистый кофе подали нам в кабинете князя. Князь был любитель и мастер хорошо покушать и, как говорили, был сам тонкий повар. Помню, с каким юмором он рассказывал мне о некоторых реформах, произведенных им в качестве почетного опекуна в Екатерининском институте. «Спрашиваю у начальницы, как идут у девиц рукоделья?» — Меня приводят в залу, установленную пяльцами. Я говорю: «прикажите пожалуйста убрать все эти пяльцы: желающие вышивать могут исполнять это на руках; а главное приучайте их к шитью белья. Умеют ли, например, они кроить и шить женские и мужские сорочки?» При последнем слове я вижу явное недоумение на лице начальницы. Но не обращая на это внимания, я спрашиваю: «умеют ли они кроить и шить мужские кальсоны?» — «Ах!» вырвалось из груди начальницы. — «Да, да, кальсоны, продолжаю я; мы должны понимать, кого мы готовим. Я не говорю о том, что каждая девушка мечтаете о будущем муже; но у большинства уже в настоящую пору есть небогатый отец, дядя, брать, которые нуждаются в опытной руке молодой хозяйки. А умеют ли они готовить кушанье?» спрашиваю я и вижу, что вопрос мой озадачивает начальницу не менее прежнего.

— Позвольте, ваше превосходительство, моим дамам показать институткам пример. После завтра они приедут готовить в вашей кухне, пригласив на помощь нескольких институток.

«Передав все это княгине, я попросил ее, взяв с собою двух племянниц: княжну О… и графиню К…, заехать в Охотный Ряд и, запастись всем нужным, отправиться в институт. Там мои барыни засучили рукава, надели фартуки и стали чистить овощи и приготовлять мясо, к общей радости участвовавших в стряпне институток».

Полный энергии и разнообразнейших жизненных интересов, князь в этот вечер был особенно любезен и разговорчив. Будучи прирожденным и ученым музыкантом, он никогда не расставался с небольшим церковным органом, на котором играл в совершенстве. «Я могу, говорил он, припомнить своих первых учителей грамоте, но кто обучил меня нотам — положительно не знаю. С тех пор как я себя помню, я уже читал ноты; а с тех пор, что я познакомился с вашими стихами, я не могу простить вам прекрасного стихотворения на лодке со стихом: „И далеко раздаются звука Нормы по реке“. Ведь угораздило же вас говорить с восторгом о такой музыке, как Норма».

Как бы в насущное опровержение моего несчастного стиха, князь сед за орган и с полчаса предавался самым пышным и изысканным Фугам. Мало-помалу он перешел к русским, национальным напевам. «Вы не знаете, спросил он меня, песни, приписываемой царице Евдокии Федоровне? Я тщательно записал слова и голос этой песни и издал их. Я надпишу эти ноты и подарю вам их на память», сказал князь, исполняя то и другое.

При многократной перевозке моей движимости, дорогой подарок покойного князя у меня едва ли не пропал. Но я уверен, что ноты эти существуют в музыкальных магазинах, и память моя удержала слова песни: