Воспоминания

Я начала письмо прямо с размышления, а хотелось светло и радостно похристосоваться… Ну, уж так само вышло – очевидно, это на душе лежало и требовало выражения… Это время я часто думаю о тебе и открываю большое сходство в последних духовных этапах наших. Твое последнее письмо мне ужасно близко… Все оно говорит о конце, о радости конца [108]. А во мне чувство это так заострилось именно в последнее время, что я с каким-то недоумением слушаю людей, говорящих о будущих судьбах Европы, России, о каких-то перспективах истории, культуры и т. д. Когда сидишь на вокзале и ждешь 3-го звонка, можно ли садиться писать письмо, распаковывать чемодан, заказывать обед? И, видя, как люди вокруг делают это, не замечая или не желая замечать близости сигнала к отходу, – я с глубокой жалостью смотрю на них и говорю: “Поздно, поздно!” ещё одно сходство: мы обе живем в большой отрешенности и внутренней, и внешней. Здесь я духовно одинока, как никогда. Ты скажешь: как, а Ни, сестра? Но общение моё с ними всегда останавливается на известной глубине и до дна не идет, с Ни – глубже, с Женей – выше, но и там и здесь за известной чертой – мы друг друга уже не слышим… Церковный ритм жизни моей прерван окончательно… Я живу здесь ритмом нашей восточной общины, но общины не имею. И вот в результате – духовное некое пустынножительство. Письма о. Владимира и мои к нему – вот и все, что мне дано здесь… Тоже и у тебя, и ты в пустыне духовной. И это так сближает нас с тобой… Прости, родная, “маркитантку”. Это глупое слово как-то само напросилось, а думала я, конечно, не о ней, а о сестре милосердия… Хочу сказать несколько слов о внешней жизни нашей. Нового пока ничего. Живем в той же квартире, среди тех же людей. С немцами общения нет или скорее почти нет – плохо говорим. У меня есть маленькая белая комнатка, где я уединяюсь. Есть несколько женских душ, с которыми поддерживаю общения, но не для себя, а для них. Была у меня Шайкевич [109] – она очень одинокая, живёт бедно, шьет. Я постараюсь сделать для неё, что могу. Завтра буду у Марии Моисеевны [110], кот‹орая› очень ко мне расположена, и мне с ней приятно. Берлин по-прежнему провинциален, скучен, безвкусен и бездарен. На лето мечтаем к морю… Я физически слаба, но духом бодра как никогда. Обнимаю тебя с сестринской любовью, всегда молюсь о тебе. Ты это чувствуешь? Так ясно представляю себе жизнь твою суровую, строгую на фоне аскетических скал Судака, его песков, полыни, рыжих камней… Часто бываю с тобой, незримо прохожу по тропинкам, холмам с тобой и Вероникой [111]. Твоя Лидия. Всем наш привет пасхальный.

III

28/15 июля 1923.