Воспоминания

Известие было бы «удручающим», но, к счастью, всем известно, что с начала 1881 года по июнь 1882 г., когда вышел № 41 «Вольного Слова», за исключением Прейма в Петербурге, ни один шпион или предатель убит не был. Не до них было в ту пору Исполнительному Комитету.

Мне кажется подозрительным и самый «циркуляр». Я не уверена, что он предназначался для руководства чинам полиции, а не для чтения революционерам [254]. Судейкин, разумеется, и на революционеров клеветал, и слухи распускал по мере сил и возможности. Он, вероятно, обсуждал все это со своими ближайшими помощниками, но зачем тут циркуляр? Все это такие вещи, которые требуют особых приемов, индивидуальной отделки в каждом отдельном случае; едва ли Судейкин был слишком высокого мнения о полицейских умах, кроме своего собственного. А с другой стороны, он давно уже приискивал себе Дегаева, щедро рассыпая приглашения в сотрудники, и хватался то за того, то за другого, пока не делал на настоящего. Ловко распространенный в революционной среде «циркуляр», свидетельствующий устами самого Судейкина о его намерении «выдавать опасных революционеров за шпионов», мог послужить хорошим прикрытием действительному предателю. Вспомним, сколько пользы извлек Азеф из этой идеи.

Что «циркуляр» попал на страницы «Вольного Слова», но желанию самого Судейкина — это, разумеется, только мое предположение, но, что кто-то, и по всему вероятию именно Судейкин, «запускал лапу» не в одни только «революционные организации в России», а также и в конституционный орган «Вольного Слова» в Женеве, это для меня несомненно. Непонятно только, какими способами ухитрялся он это делать [255]. Мальшинского, кто бы он ни был, для этого мало. Как бы сильно не доверял Драгоманов его порядочности, он не мог считать его, маленького литератора, живущего в Женеве, лицом, достаточно осведомленным в полицейских тайнах. Сведения должны были приходить из Петербурга и притом от лица, или лиц, которых — при полнейшем доверии к ним— Драгоманов считал стоящими в таком положении, при мотором полиция не может их обманывать.

Вспоминается мне такой случай. Это было кажется, осенью 82 года. Отношения с Драгомановым настолько испортились, что при встречах на улице мы едва кланялись, а чаще старались не замечать друг друга. Но раз Драгоманов неожиданно остановил меня на улице и сообщил мне только что полученное им очень неприятное для нас известие об одном будто бы факте [256]. Успокоила себе я тем, что с одной стороны, известие было совершенно невероятное, а с другой— я вообще изверилась в правдивости Драгомановских известий из мира революционеров. Поэтому, ни минуты не колеблясь, я сказала Драгоманову, что известие ложно, что его обманывают. Он заявил, что вполне уверен в правдивости своего корреспондента. — Тогда вашего корреспондента кто-то обманывает, — сказала я, и на этом разговор оборвался.

Поговоривши с Дейчем, мы нашли, что этого мало; что надо бы попытаться узнать источник известия, или хоть убедить Драгоманова потребовать от своего корреспондента каких — нибудь доказательств верности сообщения известия. Я письмом попросила Драгоманова прийти в кафе. Он пришел, указать источник сообщенного известия отказался, но обещал списаться со своим корреспондентом и сообщить его ответ. Проходили месяц за месяцем, ответа не было. Так как Драгоманов своего известия не распространял, то я и не тревожила его вопросами. Затем мы сочли окончательно известие ложным.

Прошло 2 или 3 года. Давно прекратилось «Вольное Слово». Уже не было в живых Судейкина. Раз я была у кого-то из русских; в одном пансионе, где несколько номеров было занято соотечественниками, сплошь легальными, приехавшими на короткое время. В номер, где я была, зашла из другого номера одна знакомая и увела меня к себе, сообщив, что у нее сидит гость, который рассказывает любопытные вещи. По ее приглашению гость (хорошо одетый молодой человек лет под 30) возобновил свой рассказ об интересном уроке, который ему попался.

Шувалову [257], по случаю закрытия «охраны», после этого закрытия было приказано «заболеть». Он не показывался в свете, поселился за городом и взялся за изучение не то химии, не то физики, а в учителя к нему попал по рекомендации своего профессора рассказчик.

Первое время его ученик действительно занимался, а, познакомившись ближе, стал проводить все больше и больше времени в разговорах. Он передавал что-то из этих разговоров о том, как охрана хотела добиться конституции, — но ничего поразительного в его передаче должно быть не было, так как никаких подробностей у меня не осталось в памяти, или их вытеснил следующий эпизод, заинтересовавший меня сильнейшим образом и запомнившийся мне во всех подробностях. Раз во время урока было получено письмо. Ученик тут же прочел его и заговорил по его поводу.