Воспоминания

Так как сражение в ночь с 20-го на 21-ое августа (Все даты по старому стилю) было успешно для русских и к этому времени в центре и (142) на правом фланге русской позиции все атаки японцев были отбиты с огромными для них потерями, было ясно, что развитие достигнутого на левом фланге успеха могло привести к полному поражению войск маршала Ойяма и выигрышу русскими генерального сражения. Для этого надо было только, чтобы 17-ый армейский корпус под командой генерала Бильдерлинга перешел 21-го августа в наступление и прежде всего занял наведенный японцами на реку Тайдзыхэ, в нескольких верстах от Сыквантунской сопки, мост, отлично видимый невооруженным глазом как с нее, так и с соседней высоты, 131-ой. Даже у командующего Русской Армией ген. Куропаткина, еще за несколько дней до этого принявшего решение об оставлении Ляоян, утром, после взятия Сыквантунской сопки, явилась мысль о наступлении на левом фланге, но запрошенный по этому поводу ген. Бильдерлинг отсоветовал наступление, сославшись на переутомление подчиненных ему войск, понесших накануне большие потери. Для этого времени и для численности этих войск потери были действительно велики, но утомлен был, вероятно, сам ген. Бильдерлинг, т. к. у солдат переутомление нисколько не сказывалось. Таким образом, благодаря нерешительности и апатии русского командования, был пропущен редкий в ходе Русско-Японской войны случай, если не выиграть всю кампанию, то, во всяком случае, взять в свои руки инициативу в ней. Мне, как участнику Сыквантунского сражения, в качестве рядового, в разгар его может быть не было видно и понятно все его стратегическое значение, о котором я узнал лишь впоследствии, но зато мне пришлось испытать на себе все его перипетии и быть свидетелем многого, чего нельзя прочесть в официальных реляциях.

19 августа 16 батальонов, 96 орудий и 4 эскадрона под начальством ген. Доброшинского располагались на Сыквантунской позиции, а 7 батальонов, 8 орудий и две сотни под командой ген. Экка были в резерве у деревень Тудагоу и Цовчинцзы. Самую Сыквантунскую сопку занимал Нежинский пехотный полк, а Чембарский полк отряда ген. Экка, к которому я принадлежал, переброшенный с правого фланга армии и прибывший лишь поздно вечером после долгого и (143) утомительного перехода, расположился биваком у деревни Тудагоу. Переход был особенно тяжек потому, что день был жаркий и солдаты, быстро опустошившие свои баклаги, не могли их пополнить по пути из колодцев в китайских деревнях: у каждого колодца стоял часовой, предупреждавший, что вода в колодце отравлена хунгузами. Это было последствием того, что русское командование не согласилось заплатить местному главарю хунгузов 2 миллиона рублей за помощь Русской Армии, и он получил эту сумму от японцев.

Утомленные и изнуренные жаждой солдаты с трудом передвигались по дороге и постоянно спрашивали своих офицеров, далеко ли до бивака, и каждый раз получали тот же ответ: "Недалеко, еще версты две..."

Дорога шла на восток по широкой долине, налево от которой тянулись невысокие холмы, а справа высились горы, за которыми протекала река Тайдзыхэ. Пейзаж был однообразный, к которому мы уже привыкли за время нашего перехода от ст. Янтай, места нашей высадки из вагонов, до деревни Шахэ северное, где наш Сибирский армейский корпус был остановлен 10-го августа по приказанию ген. Куропаткина. Все те же гаоляновые и чумизные поля посреди долины, - те же китайские деревушки вдоль дороги с фанзами, построенными в китайском стиле, те же длиннокосые маньчжуры, говорящие между собой на гортанном языке, - те же съедобные черные собаки "Чао", с лаем выбегавшие из дворов при нашем прохождении. Все ждали вечера и его прохлады. И она наконец наступила. Но только от страшной маньчжурской грозы, сопровождавшейся невероятным ливнем, мгновенно промочившем нас до костей, глинистая дорога настолько размякла, что при каждом шаге на сапогах образовывались комья в пуд веса. Наступила такая темнота, что не было видно вблизи идущего солдата. Когда гроза прошла, то оказалось, что мы сбились с дороги и до отыскания ее пришлось сделать привал. Дневная жара сменилась ночным холодом, особенно резким после грозы, и мы, не успевшие обсохнуть, дрожали, как в лихорадке.