Воспоминания

Я был вынужден признать, с глубоким беспокойством, что первые шаги русского правительства на пути мирного улаживания австро-сербского столкновения не дали желанных результатов несмотря на то, что Сербия сделала не только все, что мы от неё ожидали, но пошла гораздо дальше в этом направлении, чем мы могли надеяться. Англия уклонилась от заявления, о котором мы её просили и которое сразу внесло бы желательную определенность и ясность в крайне смутное и опасное положение, созданное центральными державами, а из Берлина мы ни о чём другом не слышали, как только о необходимости локализации австро-сербского столкновения и вместе с тем о намерении Германии оказать всякую поддержку своей союзнице, т. е. именно того, что больше всего остального должно было обострить положение, поощряя австрийцев в их непримиримости. Яго уверял нашего поверенного в делах в Берлине 23 июля, что ему неизвестно содержание австрийского ультиматума, хотя мы теперь знаем, что Чиршкий сообщил ему его полный текст ещё 21 июля [XXI]. То же самое Яго телеграфировал и Лихновскому [XXII]. Нелегко понять, почему надо было вводить в заблуждение не только противника, но и своих собственных представителей. В Париже на первых же порах дали себе ясный отчёт в общеевропейском характере зачинавшегося спора и не давали себя сбить с толку его балканским происхождением.

Нам не оставалось ничего другого, как продолжать с той же энергией наши усилия парализовать злую волю Австро-Венгрии и добиться пересмотра недопустимых требований венского кабинета путем посредничества держав даже и после последовавшего 25 июля разрыва сношений между Австро-Венгрией и Сербией. Как ни трудно было ввиду этого факта, продолжать переговоры, я решился отстаивать их необходимость на совете министров под председательством Государя, который был назначен на 26 июля (по новому стилю), и заявил об этом накануне французскому послу.

Будучи уверен, что итальянское правительство не одобряло образа действия Австро-Венгрии, я поручил нашему послу в Риме Крупенскому просить маркиза Сан-Джулиано откровенно высказать в Вене своё несочувствие австрийским решениям и разъяснить Берхтольду невозможность локализации конфликта, а также и неизбежность русской поддержки Сербии.

Как я узнал вслед за этим, в Италии с возникновения австро-сербского столкновения установилось определенно отрицательное отношение к положению, занятому венским кабинетом в этом вопросе. Тщательно скрывавшееся от Италии намерение венского кабинета поставить Сербию в безысходное положение стало известно в Риме и возбудило там сильное неудовольствие и тревогу. Ещё за несколько дней до моего обращения к маркизу Джулиано он сообщил германскому послу, что ему кажется невозможным какое бы то ни было представление сербскому правительству со стороны Австро-Венгрии по поводу убийства наследного эрцгерцога ввиду того, что оно было совершено австрийским подданным. Лица, близко стоявшие к министру, заявляли открыто, что Австро-Венгрия, предъявив неумеренные требования, поставила бы себя в невыгодное положение и не могла бы рассчитывать на поддержку Италии. Сан-Джулиано избегал прямого обмена мыслями с австрийским послом в Риме, но не скрывал своих взглядов от германского посла фон Флото, которому он сообщил, что Италия ни в каком случае не примет участия в политике подавления национальностей. Флото добросовестно сообщал в Берлин, что итальянское правительство едва ли захочет поддерживать австрийские требования, чтобы не поставить себя в противоречие с глубоко укоренившимися чувствами итальянского народа.

Эти сообщения фон Флото беспокоили германское министерство иностранных дел, но ни на волос не изменили его сочувственного и поощрительного отношения к занятому венским кабинетом положению.

Одновременно с этим обращением в Риме я предложил гр. Берхтольду разрешить австро-венгерскому послу в Петербурге рассмотреть со мной частным образом текст ультиматума для того, чтобы по взаимному соглашению изменить в нём некоторые места, которые казались мне неприемлемыми.

После 48 часов ожидания я получил ответ Берхтольда, в котором он через нашего посла в Вене сообщал мне, что не может ничего взять обратно, ни входить в обсуждение условий австрийского ультиматума. Помимо этого он поручил графу Сапари передать мне, что он подчеркнул в своём разговоре с Н. Н. Шебеко невозможность принятия подобного рода предложений.

Из Берлина вести были не лучше. Яго заявил нашему поверенному в делах Броневскому, что он разделяет мнение Пурталеса, что раз между мной и австрийским послом уже начались переговоры, ничто не мешало нам их продолжать, но на просьбу Броневского повлиять в Вене в примирительном смысле он ответил, что не может советовать Австрии уступчивости [XXIII].