Воспоминания

Брату кажется, так же как и мне казалось давно, что хотя и трудно сделать законный раздел, но весьма легко сделать семейный, соблюдать его ненарушимо с обеих сторон и потом довершить законами; конечно, не мне самому должно было предлагать вам такое решение; теперь же предстательство брата, естественно, может несколько споспешествовать ходу дел. — Угадывая и всегда будучи уверен, что на меру, принятую мною теперь, т. е. отставку вследствие долгов и неустройства дел, посыплются крики, обвинения, между которыми скажется известная фраза — что, дескать, хочет сесть на шею братьям и сестрам, я даже считаю обязанным выделиться, несмотря на то что дело это само по себе уж необходимо в моих обстоятельствах. Вследствие же сих выше изложенных причин назначаю цену 1000 р. сереб., которая с скупкою всего-навсего и уплатою долгов казенных и частных и т. д. и т. д. и т. д. выходит весьма сговорчивая, даже ниже и непременно ниже, чем следует, приняв в соображение вашу оценку когда-то. Из этой суммы 1000 руб. серебром я прошу 500 руб. сереб. выдать разом, а остальные 500 руб. сереб. выдавать по 10 р. сереб. в месяц. Назначая 500 руб. сереб. разом, я назначаю самое необходимое —1500 для уплаты долгов и 250 на окупление издержек теперешних, которые по настоящему требуют втрое более, чем 250 рубл. — Конечно, Петр Андреевич, нужно сознаться, что согласие и решение дела находится теперь в ваших руках. Вы можете отвергнуть все эти предложения по тысяче предлогам. Но несколько строчек самых откровенных с моей стороны, эссенции всего, что до сей поры было писано и говорено с обеих сторон, теперь, в настоящую минуту, необходимы. Никогда не имев сомнения, что ум, благородство и сочувствие всегда сопутствуют каждой мере вашей, полагаю, что вы простите неприятность смысла следующих строчек; их диктует необходимость. Вот они.

— Неужели вы, Петр Андреевич, после всего, что было между нами насчет известного пункта, т. е. дирижирования моей неопытной и заблуждающейся юности, после всего, что было писано и говорено с моей стороны, после (не спорю — и сознаюсь), после нескольких дерзких выходок с моей стороны насчет советов, правил, принуждений, лишений и т. п. вы захотите еще употребить ту власть, которая вам не дана, действовать в силу тех побуждений, которые могут управлять только решением одних родителей, наконец, играть со мною роль, которую я в первую минуту досады присудил вам неприличною. — Неужели и после этого всего вы будете противиться моим намерениям, ради моей собственной пользы и из сострадания к жалким грезам и фантазиям заблуждающейся юности. Если же не эти причины действуют сердцем вашим теперь и запрещают вам помочь мне в самом ужасном обстоятельстве моей жизни, то неужели это одна досада на несколько вырвавшихся с пера моего выражений. Досада может быть и должна быть, это естественно, хотя я и сожалею об этом, но продолжительный гнев и желание вредить не могут — это, как я всегда предполагал, против правил благородства вообще и ваших в особенности: в этом я твердо уверен; хотя до сих пор не постигаю причины, заставившей вас, приняв в соображение ваше участие в семейных делах наших, отстраниться от меня и предать меня самым неприятным гадостям и обстоятельствам, которые только были на свете.