Воспоминания (1859-1917) (Том 2)

Сохранена была в левом тексте и "подготовка перехода земли", и "переложение финансовых тягот на имущие классы", и "организация производства в необходимых случаях"; но эти левые формулы у нас возражений не встречали. Что касается главного - признания "полноты власти" за новым правительством и "полноты доверия" ему со стороны "всего революционного народа", то и другое перелагалось на "ответственность министров-социалистов" - перед петербургским Советом, "впредь до создания всероссийского органа советов", т. е. высшей социалистической инстанции. Приняв эту предосторожность, и Совет признал, что полученная в результате переговоров декларация "соответствует воле населения, задачам закрепления завоеваний революции и дальнейшего ее развития".

Но какой части выговоренных условий соответствовало это широкое признание: ограничивающим или (условно) расширяющим полномочия социалистов? Вопрос оставался пока без ответа. Кое-как сколоченный таким образом политический омнибус не обещал благополучного путешествия. Крушения в пути должны были быть часты - и участиться вплоть до развала всей машины. Но социалистическая часть коалиции тут еще не участвовала. Она в течение целого месяца оставалась неутвержденной съездом советов и, по-видимому, специальной деятельности не проявляла. Заработали в мае - и притом с азартом - лишь те два ведомства, для которых и создана была коалиция: дипломатическое и военное. Терещенко поспешил уже 3 мая разослать ноту, осведомлявшую союзников о новом курсе русской политики. Увы, он получил неудовлетворительные ответы. Он попробовал было их исправить путем переговоров. Последовали попытки истолкования циммервальдской формулы. Англия и Франция кое-что уступали - словесно. Америка не уступила ни слова из ясной антигерманской позиции Вильсона. "День" раздраженно писал по этому поводу: "с демократической Россией заговорили так, как не осмеливались говорить с царской Россией". Пока речь шла о спорах в пределах взятой мною линии, Терещенко получал лишь вежливые отклики. Но когда Совет прямо потребовал пересмотра договоров и немедленного созыва конференции, в конце мая (27-28) неудовлетворительные ответы союзников были напечатаны.

Терещенко отступил, и его политика стала считаться "продолжением политики Милюкова". А Совет со своей стороны продолжал укрепляться на своей циммервальдской позиции.

Но тут можно было сколько угодно разговаривать. В области военных действий разговаривать было нельзя. Ген. Алексеев понимал, что при состоянии разложения армии нельзя наступать. Но Керенский обещал наступление.

И уже 17 мая мы слышим недовольный оклик Н. Суханова: "Новое правительство (коалиции) существует и действует уже десять дней... Что оно сделало в отношении войны и мира?" Ответ не неблагоприятен для Керенского. "Военное министерство, сверху донизу, при содействии всех буржуазных и большей части демократических сил, с необычайной энергией работает над восстановлением дисциплины и боеспособности-армии. Работа эта ... уже дала несомненно результаты". Результат, однако, получается - отрицательный с точки зрения Суханова. "Уже ни у кого не вызывают сомнения ее цели: это единство союзного фронта и наступление на врага". Это - не положительное достижение, это и есть - криминал! Разумеется, "пока война продолжается,... нельзя опротестовывать функции всей организации войны", уступает Суханов. Но, пишет "Правда", "все более жгучим" становится вопрос, "кому будет принадлежать вся власть в нашей стране"... "Добейтесь перехода всей власти в наши руки", - "только тогда мы сможем предложить не на словах, а на деле, демократический мир". Вот первая цель; вот и первое достижение, рекомендуемое коалиционной группе социалистов - в духе Циммервальда.

Эти два "вопроса", действительно, исключали друг друга. И если около одного только "десять дней" шла работа в военном министерстве, то по второму Россия была уже не первый год затоплена пропагандой пораженчества. Съезд офицеров армии и флота в ставке подвел этой пропаганде ужасающий итог.

Керенский это знал, конечно, когда 29 апреля произносил перед фронтовым съездом свои известные слова: "Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов!.. Я жалею, что не умер два месяца назад. Я бы умер с великой мечтой, что... мы умеем без хлыста и палки... управлять своим государством".

Теперь эта истерика обернулась... энтузиазмом: единственное средство, остававшееся в распоряжении военного министра "революционной демократии". На самых высоких нотах своего регистра он кричал толпам солдат с свободной трибуны, что вот он, никогда не учившийся военному делу, пошел командовать ими; что, ведя их "на почетную смерть на глазах всего мира", он "пойдет с ружьем в руках впереди" их (со ссылкой на "товарищей с.-р.'ов").