Воспоминания (1865–1904)

Взвалив чемодан и мешок на плечи, я двинулся. Ночь была прямо жаркая, и я пришел в Назарьево в полном изнеможении. Все спали, меня уже перестали ждать. На стук отперли дверь. Милая Алиса Михалкова проснулась, надела капот и пришла меня приветствовать, так радостно было встретиться опять. Она сейчас же поставила чайник, принесла закусок, арбуз. Мне до того пить хотелось, что я почти целиком уничтожил весь арбуз. Мы очень уютно просидели часов до трех и разошлись. Так приятно было очутиться под кровом дорогих друзей. Три дня в Назарьево прошли быстро, я с большим сожалением уезжал. Алиса Логиновна проводила меня до полдороги – деревни Матвейково, где я с ней простился. Грустно было, но мне и в голову не приходило, что она не проживет и четырех месяцев. В Москве я встретился с моей старшей сестрой, и мы вместе доехали до станции Новоселки Курско-Киевской железной дороги, где нас встретила наша двоюродная сестра княгиня Хилкова и привезла нас к себе. Тут мы встретились с братом Николаем. Мы его нашли все в том же настроении, с непременным желанием выйти в отставку и жениться на крестьянке. Погода была холодная, совсем не южная. Ветер и дождь при 7–8-ми по Реомюру,[196] так что в доме, окруженном густой зеленью, было неуютно. Двоюродная сестра наша Хилкова старалась всеми силами для нас все лучше устроить. В день приезда, 5-го сентября, день именин Елизаветы Федоровны, я послал поздравительную депешу великому князю и получил от него очень любезный ответ.

7-го [сентября] был день моего рождения, меня праздновали, вспомнили меня и в Назарьево, откуда я получил от моего друга Алисы Логиновны трогательную депешу от всей Назарьевской колонии, а затем и длинное письмо в ответ на мое, где я описывал свои тревоги за брата.

В Павловках в это время поспели яблоки, громадный фруктовый сад был полон ими, от самых мелких яблок до самых крупных арабских, которые были удивительно красивы, они были такой величины, что с трудом можно было их держать в одной руке. Я наполнил огромную корзину всеми сортами яблок и, с разрешения нашей гостеприимной хозяйки, послал большой скоростью в Назарьево, где были в восторге от моего подарка, особенно большое впечатление произвели эти яблоки на маленькую Марицу, дочь Алисы Михалковой. Мы оставались в Павловках до конца сентября, когда выехали в С.-Петербург втроем: сестра, брат и я. Я был даже рад уехать, все эти разговоры с братом о его планах, выходе в отставку и т. д. были очень тяжелы. По приезде в Петербург я тотчас же явился в полк, где почувствовал себя сразу в дорогой семье, ретиво принялся за занятия по подготовке учителей для новобранцев.

В середине октября вернулись в Петербург Михалковы, я часто бывал у них, пользуясь каждым свободным днем. В декабре месяце Алиса Михалкова стала уже реже выезжать, я ее постоянно навещал, играл часами с ее прелестной дочкой Марицей, которая была очень привязана ко мне и всегда так радовалась моему приезду. Но я не мог при этом не заметить отпечаток какой-то особенно неземной грусти на лице ее матери, когда она сидела в детской, а я играл с маленькой Марицей. Она, несомненно, была сосредоточенна, ожидая в скором времени рождения ребенка, сознавая свое положение и относясь серьезно к ожидаемому событию. Но тут в ее глазах я читал еще что-то другое, более еще серьезное, что? Я не мог себе отдать ясного отчета, а спросить ее, заглянуть ей в душу, я не считал себя вправе. Она стала как-то заметнее ближе к мужу в это время, заботливее, а он как раз наоборот, казалось, отходил от нее, не интересовался ее переживаниями. Все это не ускользало от моего внимания, и мне было досадно за нее, бесконечно жаль ее, так как я видел, что ей больно его отчуждение в эти минуты.

20-го декабря она заболела, и 21-го у нее родился сын Владимир. Я тотчас же приехал к ним, ее я, конечно, не видал, а поздравил только отца с новорожденным и просил его передать его жене розу. Все шло благополучно, она чувствовала себя хорошо. 24-го с утра у нее поднялась температура, все встревожились, но доктора не нашли ничего угрожающего. Вечером была елка у Фелейзен – сестры Алисы. Я тоже был приглашен, тут пришло известие, что Алисе Логиновне плохо, всем было не до елки, я был сам не свой и поспешил к больной, застал в слезах ее мужа Михалкова, тут были и другие близкие, все в тревоге, температура все повышалась, детей отделили. Решили пригласить Крассовского – самого знаменитого в то время акушера, другие врачи отказались, признавая положение безнадежным.