Воспоминания

Замкнутость дворцовой среды, ограниченность круга общения усиливали интерес к внешнему миру. Какой то странный инстинкт подсказывал мне с детства, что жизнь, которую все мы ведем, принципы ее устройства расходятся с реальной действительностью, и долго так продолжаться не может. Я чувствовала, что все вокруг нас охвачено брожением, вызревают силы и тенденции, о которых мы даже не ведаем.

Несмотря на кажущуюся стабильность нашего положения я все же подозревала неладное. Помню, как примерно за год до начала русско–японской войны я сидела на полу детской и пыталась застегнуть свои башмачки. Ведь в случае революции мне пришлось бы самой о себе заботиться.

С того времени и на протяжении многих лет я подсознательно готовилась к тому, что что то должно случиться, но когда это произошло, оказалась совершенно неподготовленной.

А надо было самой справляться с ситуацией. Пришлось совершенно заново строить свою жизнь, но не осталось ничего, что могло бы служить тому фундаментом. Теперь, когда я лишилась преимуществ высокого положения, все стало зависеть от личных усилий, необходимо было действовать самостоятельно, чтобы никто не смог отнять у меня того, чем я располагала.

Когда у меня кончились деньги, я поступила на работу. Это привело меня к занятию бизнесом, за который я энергично взялась, не обладая никаким опытом. Но я страстно желала учиться, и те многие разочарования, которые довелось испытать, не загасили мой порыв. Кругозор необычайно расширился. У меня стал вырабатываться свой взгляд на окружающее.

Мои любознательность и интерес к жизни во всех ее проявлениях в конечном счете были вознаграждены сверх всяких ожиданий.

Здесь, в Америке, я продолжаю пополнять свои знания. Я сожалею о всем том, что для меня потеряно, но испытания и беды дали мне великий урок. Благодаря им я достигла того, к чему стремилась.

Однако есть нечто, что сохранилось во мне из прошлого и что я ценю превыше всего на свете. Это любовь к родине. Это глубокое чувство привила мне моя семья. В своих великих деяниях и даже в своих ошибках все поколения Романовых ставили интересы и славу России выше каких бы то ни было личных выгод. Россия была частью их души и плоти. Ради нее они всегда были готовы всем пожертвовать, и они доказали это своей жизнью. Я молюсь, чтобы их сила духа поддерживала меня до конца моих дней.

Нью–Йорк, 1930 год.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ САМОДЕРЖАВИЕ

Первые шесть лет

Матери своей я не помню. Она умерла, родив моего брата Дмитрия, когда мне было полтора года. Она была греческой принцессой Александрой, дочерью короля Греции Георга и королевы Ольги, русской великой княгини Ольги Константиновны.

В 1889 году, когда матери едва исполнилось восемнадцать лет, ее выдали замуж за великого князя Павла Александровича. Их брак был счастливым, но недолгим. В конце третьего года совместной жизни мои родители гостили в Ильинском, имении великого князя Сергея Александровича, брата отца. Здесь мать, которая была тогда на седьмом месяце беременности, внезапно плохо себя почувствовала.

Все произошло так неожиданно, что не успели вовремя привезти врачей, которые могли бы оказать ей помощь. При ней находилась лишь деревенская повивальная бабка. Когда врачи наконец прибыли, мать была уже в коме, из которой так и не вышла. В таком состоянии она пребывала шесть дней, потом родила ребенка и умерла.

Ее уход из жизни в двадцатилетнем возрасте потряс семью и опечалил многих в России. Со всей округи стекались крестьяне, они несли на плечах ее гроб до железнодорожной станции, а это около двенадцати километров. То была траурная процессия, но она скорее походила на встречу юной новобрачной: на всем пути ее следования было множество цветов.

Мать любили все, кто ее знал. Судя по оставшимся фотографиям, она была красива, с мелкими и тонкими чертами лица, мягким, почти детским контуром головы; у нее были большие и немного печальные глаза, а весь облик выражал душевную доброту и обаяние.

Брат родился таким маленьким и слабым, что все думали, что он не выживет. Когда он появился на свет, никому до него не было дела, поскольку в доме царил переполох, и все были глубоко опечалены безнадежным состоянием молодой великой княгини. Моя старая английская няня рассказала мне, что она случайно обнаружила запеленутого младенца на стуле среди шерстяных одеял, когда прибежала узнать новости о моей матери. И только когда мать скончалась, Дмитрию начали уделять внимание.

В то время инкубаторы для недоношенных младенцев были редкостью, а потому новорожденного укутали ватой и положили в колыбель, согреваемую бутылками с горячей водой. Дядя Сергей лично купал его, как рекомендовали врачи, и ребенок набирался сил и прибавлял в весе.

Его и меня оставили в Ильинском на несколько месяцев, чтобы малыш достаточно окреп для путешествия, а затем мы вернулись в свой дом в Петербурге, где нас ждал отец.