Воспоминания

Наша работа была тяжелой и требовала полной отдачи сил. В четырех больничных стенах существовал свой, особый мир, куда часто наведывалась смерть, где всегда мучались и страдали. Отношение к нам солдат было чрезвычайно трогательным. Мы словно олицетворяли для них все дорогое и близкое их сердцам. Так или иначе мы в своих белых косынках как бы являли собой то высшее женское существо, которое воплощало добродетели матери и жены и вместе с тем образец христианского служения, что всегда особо почиталось среди русского народа. Здесь, в этом мире больничных коек, белых халатов и долгих монотонных часов — врачи и сестры воспринимались как люди, приближенные к Богу. Врач по каким то непонятным и таинственным причинам часто причинял боль, но солдаты смиренно воспринимали это, ведь они не роптали на Бога, когда тот посылал им испытания. Сестры казались более человечными и более близкими, потому что пытались облегчить их страдания, утешить их, проявить к ним доброту.

Я ощутила это в полной мере в первые месяцы войны, когда все мы были воодушевлены единым порывом, — движимы сходными чувствами в служении общепонятной идее.

Солдаты переносили страдания крайне терпеливо и смиренно, к персоналу госпиталя они относились неизменно тактично и внимательно. Они ценили, что мы для них делали, и умели это показать. Что же до офицеров, тут дело обстояло гораздо сложнее. Той простоты в отношениях, которая существовала между сестрами и солдатами, здесь не было, особенно в отношении меня, когда они знали, кто я такая. Ни к кому из нас офицеры не выказывали той безграничной, почти мистической доверительности, какую мы встречали у солдат. Вполне естественно, что офицеры были более требовательными, им очень трудно было угодить, но они стойко переносили боль, которая порой была нестерпимой.

Солдаты, поступавшие в наш госпиталь в Инстербурге, все были кавалеристы, крепкие, красивые молодые парни. Я все время проводила в палатах, работая с энтузиазмом и забывая об усталости. Я чувствовала себя счастливой, что занята нужным, полезным делом, и порой была полна раскаяния, что испытываю такую радость среди боли и страданий. К тому же раненые, с проницательностью, присущей простому народу, казалось, интуитивно чувствовали мой душевный подъем, им нравилось мое бодрое настроение.

— А вам известно, что пациенты называют вас «веселой сестрой»? — спрашивали меня другие сестры, с которыми с самого начала у меня установились самые дружеские отношения. Когда я совершала обход палат, то знала, что больные ждут моего смеха, обдумывают ответы на мои шутки; у меня всегда было некое мистическое чувство, что, глядя в мои глаза, они с радостью ощутят мое с ними духовное единение. То были замечательные дни.

Особенно памятен мне тот день, когда в госпитале неожиданно появился генерал Ренненкампф в сопровождении Дмитрия и штабных офицеров. Это случилось во время ужина. Бакенбарды у командующего были расчесаны, талия туго перетянута поясом. Весь персонал в спешке поднялся из за стола по причине внезапного визита.

Генерал явно нервничал. Взяв маленькую коробочку из рук одного из офицеров, он повернулся к Дмитрию и с кратким поздравлением наградил моего брата Георгиевским крестом, приколов его ему на грудь больничной булавкой. Этот орден брат получил за Каушинское сражение. Генерал счел, что мне будет приятно присутствовать при награждении, и он был прав. Я была счастлива и несказанно горда.

Только тогда я узнала, что мой брат помимо участия в кавалерийской атаке, когда была захвачена целая батарея, спас жизнь раненому младшему офицеру. Он соскочил с коня, вынес раненого с поля боя, а потом снова присоединился к своему эскадрону.

Нашему пребыванию в Инстербурге суждено было вскоре закончиться. Немцы постепенно стали вытеснять нас со столь быстро захваченных позиций. Через город снова начали проходить войска и обозы снабжения, но на этот раз в обратном направлении. Внезапно поступил приказ погрузить всех наших тяжелораненых на санитарные обозы и готовиться к отступлению. Теперь над городом каждый день летали аэропланы, по отдельности и в строю, сбрасывали бомбы, пытаясь главным образом разрушить железнодорожную станцию. Гул и грохот артиллерийской стрельбы становился все ближе.

В тот день, когда мы получили приказ о немедленной эвакуации, Елены в госпитале не было. Она с мужем уехала в тыл армии по делам. Весь этот день мы перевозили раненых на станцию. Их приходилось везти очень медленно на неудобных безрессорных повозках, сестры шли рядом с ними по твердым булыжникам. Я проделала несколько таких поездок. Станция была почти полностью разрушена, носилки ставили прямо на мостовую. Аэропланы продолжали летать над городом, со всех сторон слышались взрывы бомб. Я вздрагивала, каждую минуту ожидая появления аэроплана над станцией и опасаясь за наших раненых в случае бомбежки. Между прочим, именно за работу в тот день я была награждена медалью Святого Георгия.