Воспоминания

– За ваши встречи в Париже, Анастасия Ивановна! Желаю вам встреч с интересными людьми!

Три музыканта гремели свою струнную красу. Горький говорил, что любит это место на Санта-Лючия, потому что тут собираются самые разные люди, тут по-настоящему демократично. И мальчишески – «понимаете ли, такие хорошие мальчишки. Настоящие».

Рассказ о том, как однажды в распоряжении городского совета в Неаполе осталось несколько тысяч франков -собирались, чтобы решить, на что употребить деньги: основать

Ш

школу или сделать грандиозную иллюминацию. Большинством голосов прошла иллюминация.

Он говорит о том, как итальянцы любят оригинальное в

I человеке, окружают и смотрят.

– Хорошо, знаете, так смотрят.

О том, как ведут себя немцы, когда кто-нибудь не таков, как они. Плохо одет, например: они просто не видят. Идет на человека, никого перед ним нет. Как один его знакомый ' в парижском ресторане стал резать спаржу, которую принято

I не резать, французы держатся этих «правил приличия», музыканты только на миг приостановили музыку, лакей отвернулся, заглянул в окно, и все сделали вид, что другим заняты. Молодцы!

I Торговец поднес книги. Горький купил том Пушкина. Другой, с мелочами, предложил моему другу крошечную черепаховую мандолину.

– А она играет?

– Сейчас нет, – серьезно сказал Горький, – когда подрастет. Что-то нынче Везувий сильно дымит! Вечером, наверное, будет окрашен огнем.

Легкая, высокая, с впалой грудью и прямыми плечами фигура в черном костюме (непривычно: дома ходит в английской рубашке за пояс и в широкополой черной шляпе).

Эта сухонькая, высокая, угловатая и в угловатости грациозная фигура на фоне бледного, подавляющего здесь все Везувия, на фоне раскаленного неба, помпейских музейных зал, зеркальной набережной Санта-Лючия, – стоит предо мною теперь точно так, как когда-то стояла в детстве, в этой же широкополой шляпе, на фоне московского осеннего окна, в день расправы со студентами.

Этот день никогда не забуду. Не могу его рассказать.

– Останьтесь! – сказал мне Алексей Максимович. -Останьтесь на один день! Мы с вами с вон той горы посмотрим закат над Неаполем, это незабываемая картина! А затем, при луне, поедем назад в Сорренто! А завтра – поедете еще раз на пароходе в Неаполь – а если виза есть, уедете в Париж.

Мне слишком хотелось остаться. Но это были те мои годы, когда я работала над собой, над воспитанием воли, над подавлением каждого нежданного своего хотенья. Искушение согласиться так пробыть этот вечер с Горьким было слишкои велико. В моем тогдашнем сознании я должна была устранить искушение. И не открывать своих карт.

– Сделаем так, – сказала я, и мне было больно таи отвечать Горькому, – я поеду сегодня узнать, пришла ли 8 Представительство виза. Если пришла – я поеду. Если не пришла – вечер мой. Пусть решает судьба!

– Но зачем вам сегодня ехать узнавать в Представительство? – сказал Горький.

Мне было очень трудно, но уже необходимо' повторить то же: 1

– Пусть решает судьба!

И я поехала в Представительство.

День уже клонился, удлиняя солнечные лучи, к вечеру, когда я, вернувшись, увидала, у входа в гостиницу, Горького. Его высокий черный силуэт был резок на фоне светлого дома. Мы шли друг другу навстречу.;

– Ну как? – сказал он, вместе со мной поворачивая к дверям гостиницы.

– Еду, Алексей Максимович! Виза пришла. Я взяла билет.

– А! Чорт возьми…

Рука Горького, было взмахнув в воздухе, круто опустилась к карману.

– Спички забыл! – сказал он. – В котором часу отходит ваш поезд?

…Вечер. Вокзал. Отъезд. Плавно, медленно, грациозно снимает широкополую шляпу Алексей Максимович, классическим жестом отводя руку с ней в сторону. Несет мою руку к губам.

– Добрый путь…

Из письма, путевого, к Горькому:

30 августа 1927 г., ночь

Поезд стоит. Рим.

Читала Самгина, и буду читать дальше. Появился Иноков, и мне сразу сделалось весело: Вы! Описывая его, Вы употребляете особый «прием»: это какой-то воздушный прыжок (Ваш голос: «Каждый прыжок – воздушный!») перед каждым его высказыванием. Вы улыбаетесь, и человеческиписательская зоркость течет от улыбки – в перо. (Так Вы улыбаетесь Марфе, когда она кричит: «Nein!»1. До чего это хорошо! Его движения. Как курит, как отвечает «Не знаю» -поразительно. «Взгляд голубых глаз часто противоречиво изменялся, то слишком по-женски мягок, то неоправданно суров…» (Это Вы пишете – о себе.)

Вы видели закат с горы, над Неаполем? Мой поезд летел -полем. День в Неаполе – один из лучших дней моей жизни. Как я буду жить, Вас не видя? Вы сказали с иронией, что русские люди не умеют обходиться без переписки даже в книгах, даже из соседнего дома – хоть одно письмо! Но ведь в этом не только указание – на стихию преувеличения? и словесности, – а еще две вещи: 1) легкость большая написать, чем заговорить (застенчивость), и – 2) молчание вблизи -звучит. Издали – звучат строки. Нет?

А через десять дней я Вас снова увижу! «Десять дней» -это 240 часов! Жму Вашу руку.

Сейчас поезд промчится по местам – Итальянская Ривьера (Больяско, Санта Маргарита, Нерви (близ Генуи), где мы с Мариной жили девочками, в 1902-1903 годах…