Воспоминания

Мне не раз приходилось слышать, что Бабель будто бы встречался у Горького со Сталиным или же что он с Горьким ездил к Сталину в Кремль. Мне Бабель никогда об этом не говорил. А вот придумать беседу со Сталиным и весело рассказать о ней какому-нибудь доверчивому человеку — это Бабель мог. Так, видимо, родились легенды о том, как Сталин, беседуя с Бабелем, предложил написать о себе роман, а Бабель будто бы сказал: "Подумаю, Иосиф Виссарионович", или о том, как Горький в присутствии Сталина якобы заставил Бабеля, только что вернувшегося из Франции, рассказать о ней, как Бабель остроумно и весело рассказывал, а Сталин с безразличным выражением лица слушал и потом что-то произнес невпопад…

Бабель не понимал, почему Горький допускает вмешательство ГПУ в происходящее в его доме, и очень не одобрял того, что делалось в этом доме в те годы. Когда умер сын Горького Максим, да еще разбился самолет, названный его именем, Ягода организовал для Горького, якобы для того чтобы его развлечь, поездку по реке на яхте. Липа, медицинская сестра, ухаживавшая за Горьким во время болезней и вообще присматривавшая за ним, рассказывала Бабелю, а он мне, что, стоя с ней рядом у парапета, Горький спросил про свою невестку Надежду Алексеевну: "Ну что, пускает она его к себе или нет?" Каюты Ягоды и Надежды Алексеевны были рядом. И Бабель говорил: "Несчастный старик! Гибель сына он переживает тяжело". Про Надежду Алексеевну Бабель говорил, что она очень слабохарактерная женщина, а про Максима, что он — не бесталанный человек, но обстановка вокруг отца губит его. Нелегко было переносить это и Екатерине Павловне. Она любила Бабеля и откровенно говорила ему: "Ну почему Алексей допускает все это? Зачем ему все это надо? Началось все с Марии Федоровны. Этот Крючков (секретарь Горького) — ставленник Марии Федоровны".

Когда Бабель гостил у Горького на Капри, он прислал много фотографий с видами Италии, различных интересных памятников Рима, Флоренции и Венеции. А в одно из писем вложил две фотографии Алексея Максимовича, стоящего возле костра в саду своего дома на Капри. На обеих фотографиях сбоку виднелся П. П. Крючков. Когда умер Горький, Екатерина Павловна начала собирать материалы для архива. Бабель мне сказал: "У вас есть фотографии Горького, снятые мною на Капри. Вы должны отдать их Екатерине Павловне". Я ответила: "Да, но на них есть изображение Крючкова, и видеть его будет Е.П. неприятно". А в то время в Москве шли разговоры и даже были статьи в газетах, в которых высказывались подозрения относительно участия Крючкова в смерти Максима, которого он подговорил выкупаться в апреле в Москве-реке, и что он причастен также к смерти самого Горького. Но на это Бабель сказал: "Там другое к этому отношение" — и забрал для Екатерины Павловны эти фотографии. И я поняла, что в доме Пешковых не верят в насильственный характер смерти Максима и Алексея Максимовича.

После смерти А. М. Горького мы с Бабелем часто бывали в Горках на его даче. Екатерина Павловна или Надежда Алексеевна приглашали нас, а также Соломона Михайловича Михоэлса с женой на праздничные дни в мае или в ноябре. Для гостей в доме было целое крыло с гостевыми комнатами, где можно было провести одну или две ночи. В один из таких приездов в Горки Бабель повел меня на второй этаж показать комнату Алексея Максимовича, где он работал и умер. В большой светлой комнате стоял простой, но очень большой стол, на котором был идеальный порядок и лежали хорошо заточенные карандаши всех цветов и ручки. Пишущей машинки на столе, кажется, не было. Кровать узкая, покрытая пледом, и над кроватью картина, на которой изображена молодая девушка с бледным и печальным лицом, умирающая от чахотки. Выражение лица девушки было такое грустное и безнадежное, что у меня содрогнулось сердце, когда я смотрела на картину. И этот образ навсегда запечатлелся в моей памяти.

Сосед Бабеля по московской квартире Бруно Алоизович Штайнер, холостяк, отличавшийся необыкновенной аккуратностью, был предметом многих насмешек и выдумок Бабеля. Одна из них была придумана в ответ на мой вопрос, почему Штайнер не женат?

— В юности он, — рассказывал мне Бабель — очень любил одну девушку. Родители держали ее в такой строгости, что никогда не оставляли наедине с молодым Штайнером. Но однажды, когда прошел уже год или два, как они были знакомы, случилось так, что молодые люди все же остались наедине. И, понимаете, когда Штайнер ее раздел, то оказалось, что у нее одна грудь нормальная, а другая — недоразвитая. При своем немецком педантизме Штайнер не мог вынести такой асимметрии и убежал. Больше с этой девушкой он никогда не встречался. А так как он ее любил, то и не мог жениться ни на ком.