Воспоминания

Летом 1915 года государь становился все более и более недовольным действиями великого князя Николая Николаевича на фронте. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперед, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов. Как бы подтверждая слова государя, началось поражение за поражением; сдавалась одна крепость за другой, отдали Ковно, Новогеоргиевск, наконец – Варшаву. Я помню вечер, когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел государь с известием о падении Варшавы: на нем, как говорится, лица не было, он почти потерял свое всегдашнее самообладание. «Так не может продолжаться! – воскликнул он, ударяя кулаком по столу. – Я не могу просто сидеть здесь и наблюдать за тем, как громят мою армию; я вижу ошибки – и должен молчать! Именно сегодня говорил со мной Кривошеин, указывая на невозможность подобного положения».

Государь рассказывал, что великий князь Николай Николаевич постоянно без его ведома вызывал в Ставку министров, давая им те или иные приказания, что создавало в России двоевластие. После падения Варшавы государь окончательно решил, безо всякого давления со стороны Распутина или государыни, стать самому во главе армии; это было единственно его личным, непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побежден. «Если бы вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии», – говорил государь неоднократно. Свидетельствую, так как переживала с ними все дни до его отъезда в Ставку, что императрица Александра Федоровна ничуть не толкала его на этот шаг, как шипит в своей книге Жильяр. И это неправда, будто именно из-за сплетен, которые распространяла я о мнимой измене великого князя Николая Николаевича, государь решил взять командование в свои руки. Как мало государь обращал внимания на такие толки о великих князьях! Доказательством служит тот факт, что он не обратил внимания на известное письмо княгини Юсуповой, о котором пишу в главе XI. Государь и раньше бы взял командование, если бы не опасение обидеть великого князя Николая Николаевича, как он говорил о том в моем присутствии.

Ясно помню вечер, когда в Царском Селе был созван совет министров. Я обедала у их величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом государь волновался, говоря, что какие бы доводы ему не представляли, он останется непреклонным. Уходя, он сказал нам: «Ну, молитесь за меня!» Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица волновалась за государя, и, когда пробило одиннадцать часов, а он все еще не возвращался, она, накинув шаль, позвала детей и меня на балкон, идущий вокруг дворца. Через кружевные шторы в ярко освещенной угловой гостиной были видны фигуры заседающих: один из министров говорил стоя. Уже подали чай, когда вошел веселый государь, кинулся в свое кресло и, протянув нам руки, сказал: «Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел!» Передавая мне образок и смеясь, он продолжал: «Я все время сжимал его в левой руке. Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: “Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!” Некоторые министры выглядели в воду опущенными». Государь назвал, кто более всех горячился, но я теперь забыла и боюсь ошибиться.

Государь казался мне до отъезда иным человеком. Еще один разговор предстоял его величеству – с императрицей-матерью, которая наслушалась за это время всяких сплетен о мнимом немецком шпионаже, о влиянии Распутина и т. д. и, думаю, всем этим басням вполне верила. Около двух часов, по рассказу государя, она уговаривала его отказаться от своего решения. Государь ездил к императрице-матери в Петроград, в Елагинский дворец, где императрица проводила лето. Я видела государя после его возвращения. Он рассказывал, что разговор происходил в саду. Император доказывал матери, что если война будет продолжаться так, как сейчас, то армии грозит полное поражение, и он берет командование именно в такую минуту, чтобы спасти родину, это его бесповоротное решение.

Государь передал, что разговор с матерью был еще тяжелее, чем с министрами, и они расстались, так и не поняв друг друга.

Перед отъездом в армию государь с семьей причастился Св. Тайн в Федоровском соборе; я приходила поздравлять его после обедни, когда они всей семьей пили чай в Зеленой гостиной императрицы.

Из Ставки государь писал ее величеству, и она читала мне письмо, где он рассказывал о впечатлениях, вызванных его приездом. Великий князь был сердит, но сдерживался, тогда как окружающие не могли скрыть своего разочарования и злобы: «Точно каждый из них намеревался управлять Россией!»

Я не сумею описать ход войны, но помню, как все, что писалось в иностранной печати, выставляло Николая Николаевича патриотом, а государя – орудием германского влияния. Но как только помазанник Божий встал во главе своей армии, счастье вернулось к русскому оружию и отступление прекратилось.