Воспоминания

Настали сумерки. Долина покрылась тенью. Был тих и отраден весенний вечер. У станции на скамейке сидел заросший бородой хмурый начальник станции, еще молодой человек. Я подошел и сел подле него. Он был немножко на взводе.

– Тоска… – сказал он. – Здесь – как в ссылке. Жена уехала. Вот в Тифлис я ездил, деньги за ремонт получать. Вот ее белил, – показал он на здание станции. – Приехал из Тифлиса, значит, а жены нет. Письмо оставила. Пишет, что к мамаше едет, жить больше тут не может. Вот оно что. Вот Млеты-то, вот они Млеты какие. Кругом хгоры и хгоры. Вот до чего надоело, хуть бы ровное место поглядеть, как у нас в Новочеркасске. Эх, да что говорить! Жена через это самое уехала. Тут по всем станциям, сказать правду, все жены от мужьёв убежали, начисто, потому что хгоры… тоска.

Он замолчал, затянувшись дымом папиросы. В холмах, покрытых лесами, среди тишины, в лощине гор протяжно завыли волки. Звездное небо. В долине, среди деревьев, вышел полный месяц.

Я наскоро собрал краски, холсты и торопил начальника станции дать лошадей – ехать в монастырь неподалеку, чтобы написать ночь, монастырскую стену. Когда я подъехал к монастырю, от пирамидальных тополей в лунном сиянии по стенам ложились большие тени, а сверху было видно окно – длинное, узкое, освещенное светом лампады. «Он поднял взор: ее окно / Озарено лампадой блещет».

У большого входа в стене из калитки кто-то показался и посмотрел в сторону, где я писал этюд, а мой слуга-чеченец держал фонарь. Опять захлопнулась калитка. Вероятно, он подумал: «Что за сумасшедший! Пишет, изо всех сил торопясь, ночью красками».

Через некоторое время показались трое. Хотели подойти ко мне, но мой преданный слуга крикнул:

– Не ходи!

Они вернулись к калитке. Я думаю: «Вот чеченец!..»

– Идите, – кричу я им, – идите, пожалуйста! Что ты, – говорю я чеченцу, – можно смотреть…

– Не надо, – говорит он.

«Вот, – думаю, – слуга!» Я встал и пошел к калитке. Здороваюсь с монахами и говорю им:

– Вот рисую ночь, это мне нужно для театра… опера «Демон», – тороплюсь им все объяснить. – Нельзя ли, – прошу их, – посмотреть монастырь? У вас тут есть в монастыре келья.

Старший из них, уже седой человек, учтиво сказал мне:

– Пожалуйте, все вам покажем. Только днем.

– А теперь нельзя? – спросил я. – Мне ведь ночь нужна.

– Понимаю, понимаю, – сказал старик. – Ну что ж, пожалуйте.

Я наскоро собрал свои принадлежности, но мой слуга отказался их нести.

– Никак не можно. Как пойдешь? Другая вера. Магомет не велит.

Освещая путь фонарем, мы шли по узкой каменной лестнице и вошли в кованную железом дверь в витиеватых узорах-орнаментах. Келья была каменная, низкая, со сводом. У стены стояла икона и горели лампады. Напротив – узкое окно, в которое видна лунная ночь. Низко у стены стояла деревянная кровать, обитая гвоздями, в орнаментах, с большими светящимися шляпками. Около – большой таз с высоким кувшином. Над постелью – выбитые в каменной стене кресты особенного, восточного орнамента.

Наскоро нарисовав келью, я, поблагодарив монахов, вышел из монастыря. Мой слуга подошел ко мне, разводя руками, и сказал:

– Моя молится моя Аллах, твоя молится твоя Аллах.

Начальник станции не спал.

– Здесь у кузнеца, с краю, недалеко, – сказал он мне, – ветчина хороша, окорок. Он коптит их в кузнице. Хороша, язык проглотишь.

Мы с ним пошли ночью к кузнецу, разбудили. Кузнец достал небольшой окорок, который висел у него снаружи сакли под навесом. Окорок был маленький, сухой, как камень.

– Хорош… – сказал хозяин, отрезал кинжалом тонкий кусок и дал попробовать.

Окорок был особенного вкуса. Нигде, никогда я не ел такой ветчины. Она была прозрачна, как янтарь.

Начальник станции поставил на стол чихирь, вино, шамаю[59], лук, приготовил шашлык, а слуге моему сказал:

– Поставь самовар.

И вдруг слышу рядом начальник станции ругательски ругает моего чеченца.

– Моя не знай самовар, – отвечает тот.

– Баран ты, чертова кукла! – кричит на него начальник станции. – Что же ты воду не налил, балда! Кас гчеби (глупый гусь) ты, сукин сын! Ну и слуга у вас, – сказал он мне. – Эк, дура, воду не налил в самовар. Откуда он у вас? Такая балда!

– Он хороший человек, – говорю я, – верный мой телохранитель. От разбойников меня защищает.

– Да тут у нас нет никаких разбойников и воров нет. На Кавказе народ честный. Приезжают вот сюда мошенники разные, обирают народ. А разбойников нет.

Когда сели за стол, начальник станции нарезал ветчину, подал шашлык. Я просил его позвать моего чеченца. Чеченец сел и робко ел лепешку, а про ветчину сказал: «Аллах не велел». Начальник станции налил ему рюмку чихиря, водки. Тот не пил.

– Вот, видите, – с огорчением сказал начальник станции, – водки не пьет! Верно, Мугамет запретил вино из винограда, но водку из хлеба гонят! Понял? – спросил он у чеченца. – Из хлеба! Дак это не грех пить, чертово вы племя!

Чеченец послушался, выпил разом рюмку и закашлялся. Глаза у него завертелись.

– Якши? – спросил начальник станции, держа его за рукав.

– Якши, – ответил покорно слуга-чеченец.

В его глазах – глазах оробелой птицы – стояли слезы.