Воспоминания

Татьянин день у нас шел особенно весело, как-то свободно, и что-то родное было во всем. Татьяна Федоровна неплохо пела, немного картавя, и аккомпанировала себе на гитаре.

Мы, студенты, изредка ходили в Большой театр, на галерку, слушать оперу, и все пели, подражая Хохлову, «Демона». Любили и «Фауста» и студенческую «Быстры, как волны»…

* * *

Странно, удивительно текла наша жизнь. Никто и не думал о недостатках, никто не тосковал от лишений. О богатстве никто из нас и не думал. Мы жили другим. Но как могла справляться бедная Татьяна Федоровна с теми скудными грошами, которые ей платили мы, студенты, – Бог ведает. Иногда она уносила что-то в заклад, но старалась не показать этого.

А в тот Татьянин день мы увидели убранную квартиру, лощеные полы, стол, покрытый всевозможными пирогами, обильной едой, богато убранный живыми цветами. Откуда только могла достать Татьяна Федоровна так много цветов? Это ведь дорого стоит.

Нарядная, в белом платье, распоряжалась наша хозяйка. На стол ставили жареного гуся, окорок, рябчиков, заливное из рыбы, бутылки с винами.

Вдруг в передней раздался смех. Кто-то пришел. Слышим голос Татьяны Федоровны:

– Откуда вы, Иван Иванович? Как я рада! Я думала, что вы пропали.

– Умираю, умираю, – отвечал мужской голос. – По убеждению, все по убеждению. Земский врач, вот оно что, под Архангельском, тощища, запил, ей-богу, запил.

В комнату с хозяйкой вошел рослый блондин, доктор Иван Иванович. За ними другой, заспанный мрачный человек.

– Это приятель мой, позвольте представить. Прозвище – Утюг.

– Гаудеамус, – сказал нам доктор. – И я когда-то жил здесь, в этом раю, у ангела-хранителя Татьяны Федоровны. Господи, вот вы у меня где засели.

Доктор говорил, ударяя себя в грудь. Татьяна Федоровна смеялась.

– А где рыбы-то? – вдруг спросил доктор приятеля.

Утюг бросился в коридор и принес рогожный кулек.

– Двинские стерляди вам, Татьяна Федоровна.

Доктор стал вытаскивать из кулька замерзших больших стерлядей.

– Иван Иванович, а вы не женились? – внезапно спросила его хозяйка.

Иван Иванович прямо так и сел.

– Нет, – сказал он. – Но зато мы с Утюгом чуть не спились.

– Ничего, – ответил хриплым голосом Утюг. – Не сопьемся…

– А где же масло? – спросил доктор. – Я масло вам, Татьяна Федоровна, привез, холмогорское.

Утюг тащил мешок.

Мрачный человек Утюг, маленького роста, коренастый, ходил как-то усами вперед, а ноги где-то сзади. Он больше всех хлопотал за обедом. Зажгли лампу под розовым абажуром. Комната осветилась, и как-то радостно было.

– До чего я вас люблю, Татьяна Федоровна, – говорил доктор. – До того. Прямо вот. Эх, давайте, друзья, запоем. Вали, начинай.

Проведемте, друзья.
Эту ночь веселей.
Пусть студентов семья
Соберется тесней.

Потом как-то особенно пела Татьяна Федоровна:

Святой Татьяны день
Душой своей примите.
Во братстве скованный,
Он истину найдет.
И истину любя.
Народу вы служите.
И к свету разума
Счастливый мир придет…

– Истина, истина. А я вот за истину в одиночке сидел. Сослан был… – сказал, выпив водки, мрачный Утюг.

– Как? За что?

– За митральезу… Вот за что.

– Как митральезу?.. За какую? Что за ерунда? Скажите почему?

– Был я студентом. И была у меня любовь. Вот на Татьяну Федоровну похожа. Красота. И-их, и любил я ее. Ну, что говорить. Раз в Татьянин день я с друзьями загулял. Пели, пили, вот как сейчас. На бульваре, на Тверском, студенты друзья меня спрашивают: «А куда же ты митральезу девал?» А студентов было много, и, должно быть, среди них был переодетый шпик. Я просто и ответил: «Дома осталась».

– Ну и что же?

– А вот. Татьяна Федоровна немного картавит, «р» не выговаривает. Это так идет к ней. А моя говорила так скоро, ну, как стреляет. Ее еще отец «митральезой» прозвал. Ну, у меня обыск. Где митральеза? Ищут. Что делается, сказать невозможно. Я на мою показываю: «Вот митральеза». Не верят. Посадили. Правда, не долго сидел. Сослали. Будто бы потом и верно у кого-то нашли митральезу. Понравилось мне на Севере. Там и остался. Митральеза ко мне приехала. Натальей звали. Милая Наталья. И Утюг мрачно выпил водки.

Студенты запели:

Полно, брат молодец.
Ты ведь не девица.
Пей, гуляй, тоска пройдет.

– Не верю, ничему не верю, – говорил мрачный Утюг. – Не верю в истину, в справедливость. Ни в какие передовые слова. Все ерунда… Есть только совесть…

– А где же ваша митральеза теперь?

– Нигде, – мрачно ответил Утюг. И добавил: – Ну довольно.

Утюг запел:

Коперник целый век трудился.
Чтоб доказать земли вращенье.
Дурак, зачем он не напился.
Тогда бы не было сомненья.

– Во всем оккультика виновата, – сказал вдруг, подняв палец, Утюг.