Воспоминания

С начала октября моя жена, на которую падал весь физический уход за отцом, должна была возобновить свое преподавание русского языка в турских гимназиях, и уже давно перед тем нам стало ясно, что нуждающийся в медицинском надзоре и постоянном дневном и ночном санитарном уходе больной в семейной обстановке зимы провести не сможет. Мысль поместить его в клиническое помещение в Русский Дом в Ste Genevieve‑des‑Bois оказалась во всех отношениях самой удачной. Директриса дома, княгиня Мещерская, знакомая семьи Владимира, пошла навстречу нашему проекту, обещав принять отца в качестве платного пансионера. Скрепя сердце, мы одним вечером объяснили положение отцу, и он с большой простотой и понятливостью одобрил наш план. В начале ноября, бывший тогда во Франции младший брат Андрей заехал в Тур на автомобиле, и мы втроем направились в Русский Дом.

Магдалина и я навещали там отца регулярно, она чаще, а я, живя в провинции, реже. Первое время мы его заставали сидящим за столом перед начатым письмом или открытой книгой, которую он явно не читал. Слушал он наши рассказы внимательно и как будто все понимая, но с течением времени память стала его покидать и те же вопросы стали механически возвращаться раз пять на протяжении получаса. Года два спустя, многие вещи уже как‑то совсем не доходили до его сознания и, разговаривая с ним, я не знал за кого из сыновей он меня принимает. В начале 1965 года столо ясным, что жизнь его покидает окончательно. На последнем свидании, лежа в постели с закрытыми глазами, он на все мои рассказы говорил неизменно: «всем, всем от меня кланяйся. Угас он вечером 24 января 1965 года «безболезненно и мирно», как будто заснул. Долгожданная им смерть посетила его, как старца на когда‑то любимой им гравюре немецкого романтика Alfred Rethel'fl, Tod a I s Freund.

Отпевали его в часовне Русского Дома, а на погребении присутствовала только наша семья и несколько друзей нашего поколения. Через несколько дней стали приходить соболезнования от далеких друзей отца, из которых стоит воспроизвести полностью письмо Федора Августовича Степуна:

«Большое спасибо за Ваше печальное сообщение. Рассуждая рационально, не приходится протестовать, что Ваш отец покинул здешний мир. Он осуществил все, для чего был призван и навсегда вошел в историю русской философской мысли. Хорошо помню возникновение его имени и мое впечатление от его первой прочитанной мною книги «Обоснование интуитивизма». Очень существенна была также его «Логика». Всегда интересны, но для меня в известном смысле спорны, были его поздние религиозно–философские размышления и построения. Пишу Вам все это, только чтобы Вы знали, что я всегда очень интересовался творчеством Вашего отца. Познакомились мы с ним еще в Петербурге, кажется, в доме Стоюниной. Видались потом не слишком часто в Праге, но всегда думали друг о друге. Есть у меня, если не пропало, письмо Николая Онуфриевича, что он как‑то хорошо и приветливо подумал обо мне за утренним умыванием. Приятно было прочесть в Вашем письме, что уже больным, он отозвался на Ваш рассказ о посещении меня в Мюнхене словами: «Живописная у него наружность».

Людей пока что канувшей в вечность России остается совсем не много. Если не считать политиков, то из писателей только двое: Зайцев и я. Странным образом исчезновение людей не уничтожает памяти о том мире, к которому они принадлежали, а даже усиливает ее, чему, конечно, способствует жизнь на чужбине.

Буду очень рад, если Вы мне пришлете воспоминания Вашего отца. Надо думать, что в них много интересного для истории русской философии, да и духовной русской жизни вообще. Надеюсь, что их можно будет напечатать. Все‑таки у нас три журнала в эмиграции».

На панихиде в сороковой день после смерти отца, Отец Князев, служивший ее и упомянувший в своем слове других скончавшихся за последние недели русских интеллигентов, Льва Зандера и Отца Василия Зеньковского, объявил также только что пришедшую новость о смерти Федора Степуна.

На могиле моего отца теперь водружен крест работы иконописца Леонида Александровича Успенского, с резными по дереву Распятием, образом Николая Чудотворца и надписью Свят, Свят, Свят Господь Саваоф.

Потомство Н. О. Лосского состоит в настоящее время из следующих членов, начиная с детей и внуков покойных старшего брата Владимира и его жены Магдалины:

Николай, agrege d'anglais и его жена Вероника (рожд. Вельская), agregee de russe, оба ассистенты Парижского Университета в Nanterre и в Grand Palais, трое детей: Андрей, Анна и Владимир; — Иван, синхронный переводчик О. N. U. в Женеве и его жена Monique (рожд. Laffitte), служит по электронической части, трое детей: София, Филипп и Николай; — Мария и ее муж Jean‑Paul Semon, оба agreges de russe и ассистенты Парижского Университета в Nanterre, двое детей: Елизавета и Екатерина; — Екатерина и ее муж Сергей Асланов, секретарь Institut d'Etudes Slaves, двое детей: Кирилл и Григорий.