Воспоминания

Вспоминаю еще съезд к отцу и матери гостей в субботу вечером и в воскресенье; Помню звонки в передней, которые меня всегда живо интересовали. В воскресенье я всегда пытался побежать и посмотреть, кто приехал, но меня не пускала нянька, так как парадная лестница была очень крутой и без перил. Тогда я своим умом дошел до маленькой хитрости: когда начинались звонки, я ласкался к няньке и просил ее поиграть со мной. Нянька с оханьем и кряхтеньем садилась на пол и начинала строить со мной какой-нибудь город из кубиков. Тогда надо было только дождаться очередного звонка и опрометью вскочить и бежать в переднюю вниз, по большой лестнице. Пока нянька вставала и добиралась до цели моих стремлений, я уже шел обратно.

Однажды я был застигнут на месте преступления моей матерью и отведен, как сейчас помню, в буфетную, поставлен рядом с раковиной на мойку и выпорот — единственный раз в жизни. После этого я перестал бегать вниз, а отец, во избежание скандала, сделал вверху лестницы железную стальную решетку.

Субботние съезды к родителям в то время остались у меня в памяти только в ранние часы — часов в восемь я отправлялся спать, а разгар наезда гостей начинался только часов в 11.

От тех дальних дней запомнилось мне два человека — толстый, добродушный и спокойный актер Малого театра Вл. Ал. Макшеев и приятель отца, мой дядя В. В. Постников.

Вл. Ал. Макшеев, когда не бывал занят в театре, приезжал обычно рано, садился в верхнем кабинете отца в удобное кресло с высокой спинкой и вел беседу с матерью. Отец занимался в это время в нижнем кабинете. Мать обычно посылала меня вниз сообщить отцу, что приехал дядя Володя. Так как дядь Володей в обиходе нашего дома было много, то я молча недоумевал, что, очевидно, отражалось на моем лице, так как Макшеев всегда добавлял: «Скажи, что приехал дядя Володя толстый».

В воскресенье утром родители вставали поздно. Мне было скучно с нянькой дожидаться их выхода к утреннему кофе. Я по нескольку раз бегал к дверям спальни прислушиваться, нет ли признаков вставания отца с матерью, так как в положительном случае можно было постучаться, войти и присутствовать при их одевании. Обычно за дверью спальни царила тишина, и я печально отправлялся обратно к няньке.

Дабы меня развлечь, она предлагала мне посмотреть в окно. Это созерцание улицы крепко врезалось в мою память. Напротив наших окон был дровяной склад. За дощатым забором в штабелях лежали горы дров, а у ворот под синей вывеской стоял сам хозяин с небольшой седой бородкой, в поддевке, важно и степенно раскланиваясь со знакомыми и сразу оживляясь при появлении покупателя. Мимо дома, по Валовой улице ходила конка. По своим прогулкам я знал, что там дальше у Краснохолмского моста к вагону припрягалась еще пара лошадей с мальчишкой-форейтором, и тогда вся эта упряжка с гиканьем и криком мигом взлетала на крутую Таганскую гору. Я тогда завидовал судьбе этих форейторов и мечтал, когда подрасту, обязательно упросить родителей определить меня на эту должность. Правда, тогда меня соблазняла еще и другая профессия — не менее заманчивым казалось стать пожарным, чтобы в сиявшей золотом каске вихрем мчаться но улицам на звероподобных лошадях. Но, пожалуй, все же служить форейтором на конке было заманчивее. Там было больше самостоятельности. Уж если в пожарные, то передовым, тем, что скачет верхом впереди и трубит в трубу.

Громыхая по булыжникам железными шинами, тащились по улице извозчики или же длинной, бесконечной цепью тянулись ломовые с полками, груженными товарами. Иногда улица оживлялась свадебным поездом — в открытой пролетке с пристяжкой, впереди катили разряженные шафера с флердоранжем в петлицах, затем ехала карета с молодыми, вся зеркальная, обитая белым шелком, с лакеями на запятках, а за ней следовали провожатые. Прохожие тогда снимали шапки и крестились, желая молодоженам совета и любви. А порой мимо дома проходила погребальная процессия с торжественной траурной колесницей под балдахином, влекомая шестеркой или восьмеркой лошадей под сетчатыми попонами. Впереди несли венки, шествовали певчие и ноны, по бокам шли факельщики с зажженными фонарями в белых цилиндрах и нелепых белых же балахонах, а сзади тянулись экипажи — сперва кареты, затем пролетки, а совсем в хвосте линейки с поминальниками — бедным людом, порой даже не знавшим покойника, приобретавшим право своим присутствием на похоронах принять участие в поминальной трапезе по окончании церемонии. При встрече с подобным шествием прохожие также творили крестное знамение, желая усопшему царствия небесного.

На святках и на масленице грохот улицы смолкал.