Воспоминания

Нам пришлось задержаться на целый день в Гавре, чтобы уладить все формальности, связанные с перевозом тела в Париж. Ужасно трудно, оказывается, заниматься материальными проблемами, когда тебе хочется только плакать, осмысляя потерю. Отец сообщил, что бабушка «оставила касательно своих похорон кое-какие распоряжения». Оказывается, в человеческой жизни настает день, когда надо продумать все это и предпринять некоторые конкретные шаги. Мне это казалось столь же абсурдным, как если бы зародыш сам себе выбирал мать. Я пытался представить бабушку с дедушкой в бюро похоронных услуг (они наверняка ходили туда вместе). Интересно, это был для них обычный день? Сначала они выбрали себе гробы, а потом пошли в супермаркет? Я думал об этом не переставая, пытаясь освоить новое для себя воспоминание. Интересно, гроб выбирают так же, как машину? В него можно лечь? Надо выбрать определенные параметры? На фирменном бланке оказались указаны все детали: бабушка выбрала дубовый гроб, изнутри отделанный мягким шелком, и в дополнение подушечку под голову. Именно так было записано на бланке: «в дополнение подушечку под голову». Значит, есть люди, которые переходят в загробный мир с запрокинутой головой? Я чувствовал, что мне нужно спокойно все это обдумать, привести в порядок мысли. Отец же был далек от того, чтобы обсуждать с кем бы то ни было практические вопросы. Обычно, оправившись от удара, люди обретают способность мыслить здраво. Но с отцом этого не произошло, он так и застрял в состоянии шока.

Часть дня мы провели, сидя на желтых стульях в коридоре больницы и ожидая прибытия машины. Наконец водитель явился, но был все равно занят: он разговаривал. Сначала я думал, он обращается к нам, но быстро заметил, что у него наушник. Мне всегда казалось нелепым говорить таким образом по телефону. Наверно, эти люди были в предыдущей жизни психами и привыкли говорить сами с собой, а наша действительность предоставила им замечательную возможность делать это публично. Водитель извинился жестом: ему надо закончить разговор. Он стоял перед нами и разговаривал с пустотой, а мы тупо ждали, пока он разберется со своими проблемами. Они касались перевозки еще одного тела. Не переставая говорить, он делал нам знаки, которые следовало расценивать как дружеские. Судя по всему, он не чувствовал бестактности такого поведения. Через пять минут он закончил разговор и сказал:

— Извините… там проблемы… с другим покойником.

Не получив от нас ответа, он спохватился, представился и выразил нам соболезнования. Интонация, паузы, тембр голоса были у него профессионально отработаны. Чувствовалась привычка общения с плачущими родственниками умерших. В сущности, нам его соболезнования были не нужны. Нам надо было, чтобы он занялся делом. То есть телом. Но оказалось, что все не так просто. Просто не бывает никогда.

Он стал нам задавать идиотские вопросы:

— Вы тело уже опознали?

— То есть?

— Ну, в общем, вы должны написать расписку, что это действительно ваша мать, иначе я не смогу забрать ее.

— …

— Я хочу сказать, иначе мы не сможем ехать, — поправился он.

Отец болезненно реагировал на каждое его слово.

— Да, это действительно моя бабушка, — сказал я, как будто наших удрученных лиц было недостаточно, чтобы понять, что мы родственники умершей.

— Нет, вы поймите… Приходится это делать, потому что бывали случаи, когда я отвозил тело не той семье и не в тот город. Тут, конечно, все ясно, но все же… Лишний раз проверить не повредит. Лучше перестраховаться, понимаете?

Да, мы понимали, что никто не оставит нас в покое наедине с нашим горем. Мы понимали, что всякая смерть сопряжена с абсурдными административными процедурами. Тем не менее, обратившись к служащему, который должен был подписать и выдать нам свидетельство о смерти, я был ошарашен. Он добрых десять минут искал его на своем столе и, казалось, совсем не ждал, что я приду к нему за этой бумагой. У него было такое выражение лица, точно никто никогда не умирал на этой земле и бабушка была первой.

Наконец все формальности были урегулированы. Мы приготовились ехать и сидели каждый в своей машине, на парковке. Мы не хотели присутствовать при выносе тела и его погрузке в автобус. Все тянулось бесконечно долго. Несколько раз я порывался встать и пойти узнать, что там происходит. Потом наш шофер вышел, и мы смогли тронуться в путь. Три машины ехали друг за другом печальным похоронным кортежем. До этого момента я не плакал. Но когда мы остановились на пункте оплаты дорожной пошлины, я вспомнил, как два дня назад ехал в Гавр, вспомнил свое тогдашнее настроение и заплакал. Контраст надрывал душу. Во мне боролись самые противоречивые чувства, впереди ждала неизвестность. Моя жизнь в последние дни была как бы взята в скобки, где меня спасала от страха перед будущим постоянная тревога за бабушку. И вот теперь я снова предоставлен себе. Вернусь в отель. Попытаюсь писать. Может быть, приму предложение хозяина. Столько всяких может быть, но все безрадостно.