Воспоминания

Еще одним сложным моментом нашей жизни было постоянное метание между самыми противоречивыми желаниями. Вообще в XX веке обстоятельства складывались так: сначала появилось счастье — вернее, право на счастье, а также на досуг и на отпуск. Это было в тридцатые годы, при Народном фронте. Потом наступил второй этап: человек получил право на недовольство. Это право зародилось в семидесятые годы, вместе с легализацией абортов и разрешением разводов. Как-то иногда забывают, что до 75-го супружеская измена официально считалась преступлением. Таким образом, мы получили право предъявлять претензии к нашему счастью. Мы вошли в новую эпоху, самую, наверно, мучительную, — эпоху постоянных колебаний. Мы получили счастье, получили право быть не удовлетворенными этим счастьем. В результате перед нами открылись тысячи дорог. По какой же пойти? Я очень остро ощущал современность моих терзаний. Я выбрал свою жизнь — и одновременно хотел чего-то другого. Я был влюблен в Луизу, я любил нашу совместную жизнь и нашего ребенка, но иногда у меня возникало чувство, что я задыхаюсь. У меня появились сомнения: а вдруг настоящее счастье ждет меня совсем в другом месте, в другом городе, с другой женщиной? Эта мысль меня иссушала, и тогда я с головой уходил в работу. Я прекрасно понимал, в чем упрекала меня Луиза. Я глубоко спрятал свои желания и разложил жизнь по полочкам. Хуже того, я стал походить на моего отца. Я был зациклен на отеле, на клиентах, точно так же, как отец всю мою сознательную жизнь был зациклен на своих клиентах, даже когда вечером возвращался домой. Именно по этой причине я не мог писать. А уж если говорить совсем начистоту, то и не писал никогда. Это было что-то другое. Возможно, я воспринимал жизнь как писатель, но слова всегда от меня ускользали. Они витали где-то вокруг, но мне не удавалось схватить их, чтобы создать из них мир.

В тот вечер, когда я прочел в ее глазах эту отповедь, мы занимались любовью.

В гибких линиях ее тела была какая-то бесхитростность, как будто она извинялась за свою красоту.

Мы заснули совершенно умиротворенные.

Назавтра был первый день осенних каникул. Луиза взяла Поля и уехала с ним, как обычно, к отцу в Этрета. Каждый вечер мы говорили по телефону. Поль рассказывал, что он делал на берегу моря, как катался на пони, какие мультики смотрел. Я обещал по возможности приехать к ним на уикенд, но не так-то просто было вырваться. В моем деле школьные каникулы были самой горячей порой. И потом, признаться, я любил оставаться один в Париже. Я ходил в кино, встречался с друзьями, пил. И чувствовал себя почти холостяком. Я с некоторым вожделением провожал глазами женщин на улице, но при этом у меня и в мыслях не было изменять Луизе. Не то чтобы я ратовал за супружескую верность — просто не хотелось. Мне нравилось, что другие женщины остаются далекими призраками. Если бы я захотел, в гостинице было предостаточно возможностей переспать с какой-нибудь заезжей туристкой. Но проходило несколько дней, и я начинал скучать по Луизе, по Полю. Мне не терпелось их поскорей увидеть, я ждал их возвращения.

Несколько дней разлуки возрождали во мне энергию любви. Но в этот раз все произошло иначе. Луиза позвонила накануне своего предполагаемого возвращения и сообщила, что не вернется. Я молчал, потому что не понимал, что это значит. Тогда она уточнила. Она сказала, раздельно выговаривая все слова: «Я хочу, чтобы мы с тобой расстались».

66

Воспоминание Поля

Часто я спрашиваю своего сына, какое у него самое любимое воспоминание; он колеблется между встречей в Диснейленде с Баззом Лайтером и первым разом, когда он лег спать после полуночи. Тогда он пристально вглядывался в темноту. Ему казалось невероятным, что ночью по улицам ходят люди. Если я спрашиваю, где мы были в тот вечер, он может рассказать все до мельчайших деталей. Лечь поздно для него был настоящий подвиг. Он словно открыл новую страну. Полуночную. Позже, когда это случилось во второй, в третий раз, это уже не произвело на него такого впечатления. Первый раз всегда оставляет самые яркие воспоминания.

67