Воспоминания

В конце концов, у меня произошло столкновение с руководителями профсоюзов, которые представляли трудящихся, занятых в сфере общественного обслуживания, и в первую очередь с председателем профсоюза работников коммунального хозяйства и транспорта Клункером. Когда перед Новым годом начались переговоры о заключении коллективных договоров, они не отказались от своих чрезмерных требований, предъявленных осенью 1973 года, и не пожелали принять во внимание новые данные о положении дел в экономике. Профсоюзы настаивали на 15-процентном повышении зарплаты и дополнительной оплате отпусков. Само собой разумеется, что ни один государственный работодатель не может безоговорочно принять требования профсоюзов. Также само собой разумеется, что между работодателем социал-демократом и профсоюзом возникает напряженность особого рода. Правда, в данном случае дело было в чем угодно, но только не в напряженных отношениях. Я был убежден — и на моей стороне были компетентные лица, — что подобное повышение зарплаты будет только во вред. Министр финансов разделял это мнение, однако затем проявил скорее сдержанность и исчез на конференцию в Вашингтон. Федеральный президент Хайнеманн советовал мне оставаться твердым и не колеблясь грозить отставкой. Это было бы правильно, так как социал-демократы еще больше, чем другие, должны показывать, что они умеют обходиться с деньгами налогоплательщиков.

Строгие меры оказались излишни, когда 11 февраля было заявлено и всеми осознано, что федеральное правительство хоть и несет формально высшую ответственность, но в действительности не является главным действующим лицом. Лица, ответственные за федеральные земли и общины, пришли к выводу, что им не выстоять в этом конфликте. Обер-бургомистр Франкфурта заклинал меня от своего имени и от имени своих коллег, чтобы федерация не становилась поперек дороги. Ему удалось дозвониться до меня во время заседания кабинета, чего еще никогда не случалось. Одна лишь мысль о невывезенных контейнерах для мусора пугала трусливых отцов города еще больше, чем неработающий общественный транспорт. Нам нужно было согласиться с повышением зарплаты на 11 процентов плюс некоторые специальные надбавки, и мы на это пошли. Я сознавал, что с этим связана потеря авторитета, но она оказалась более драматичной, чем ожидалось. Что касается заявления о моей предстоящей отставке, то нельзя было предвидеть, какие оно будет иметь последствия. Оно осложнило бы отношения с верными сторонниками и важными партнерами в профсоюзах, но они и без того были осложнены. Экономическое благоразумие, политическая ответственность и самоуважение должны были мне подсказать, что такое заявление необходимо.

В начале марта 1974 года СДПГ провалилась на выборах в городской парламент Гамбурга. Процент поданных за нее голосов снизился с 55 до 45 процентов. К этому добавились потери на коммунальных выборах в Шлезвиг-Гольштейне и Гессене. Никто еще не подозревал, что поведение избирателей в больших городах будет подвержено сильным колебаниям. Реакция была соответственно драматичной. Ведущие гамбургские политики дошли до того, что, затушевав местные недостатки, свалили всю вину на Бонн. Министр финансов и депутат от Гамбурга Шмидт поднял шум в правлении партии и публично выступил по поводу сомнительных решений слабого руководства и бесконечных споров. «Молодые социалисты» вели себя и в самом деле так, как будто они являются партией внутри СДПГ или даже в одном ряду с ней. В своих бессмысленных действиях они заходили слишком далеко. Поднятая ими шумиха отнюдь не прибавляла им популярности. Почему же я тогда не выступил против них более энергично? Во-первых, потому, что я помнил свою юность и знал, что строптивость — не самое плохое качество. Во-вторых, я считал, что устоявшимся в нашей партии административным порядкам время от времени нужно бросать вызов, пусть даже в неугодной для некоторых форме, иначе ничего хорошего никогда не произойдет.

Другими словами: эрозия прогрессировала. Мое шестидесятилетие в декабре 1973 года при всех оказанных мне знаках внимания сопровождалось различными рассуждениями о «потрескавшемся памятнике». Газеты, относившиеся ко мне благожелательно, соблюдали на этот раз бо́льшую дистанцию, чем, как мне казалось, было бы справедливо. Я дышал разреженным воздухом. Очевидно, от этого страдали и международные контакты. Когда я в апреле 1974 года приехал на траурный церемониал похорон Жоржа Помпиду в Париж, к беседам со мной не проявили слишком большого интереса. Правы ли были те, кто считал, что я больше не нахожу так называемую власть чем-то приятным или даже отвернулся от нее? Я не могу это категорически отрицать.