Воспоминания

Замужество за таким большим и подавляющим все кругом себя человеком, каким был Сергей Михайлович, совершенно заглушило индивидуальную жизнь его жены. Она буквально была раздавлена и двенадцатью детьми, и двадцатью восьмью томами «Истории». В молодости Поликсена Владимировна была красавицей восточного типа: большие черные глаза, узкий и сжатый лоб, несколько заостренный нос. «Я в детстве была большая фантазерка, — признавалась мне бабушка, — прохожу мимо осины и боюсь, что увижу на ней Иуду». Но жизнь не давала времени для фантазирования. Однако до конца дней эта фантастичность сказывалась у Поликсены Владимировны в какой- то постоянной тревожности и таинственных предчувствиях. Сергей Михайлович любил подтрунивать над этой ее чертой, называл все это «херсонством», то есть наследием ее украинской семьи, «одну ветвь которой постигла загадочно трагическая судьба». Из сыновей тепло относился к матери старший сын Всеволод. Можно найти черты молодой Поликсены Владимировны в матери Andre, героя повести Всеволода Соловьева «Наваждение»[110]. В трогательных стихах Всеволод Сергеевич вспоминает, как он «больным ребенком» прижался к матери, и она читала ему вслух «Руслана и Людмилу», и «дух его в садах Черномора носился»[111]. Владимир Сергеевич сообщает в своей автобиографии: «Мать научила меня грамоте, священной истории, читала мне стихи Жуковского, Пушкина, Лермонтова и сборник назидательных рассказов под заглавием “Училище благочестия”»[112]. «Историю России» своего мужа Поликсена Владимировна читала и перечитывала всю жизнь, факты и лица русской истории были ей чем-то родным и близким. Как и Сергей Михайлович, она особенно любила Владимира Мономаха и Петра Великого, презирала царевича Алексея, ненавидела Анну Иоанновну, как будто она была знакомая ей противная дама. В старости у Поликсены Владимировны развились некоторые причуды; она волновалась по пустякам. Бывало, я обедаю у нее в Петербурге, какое-то кушанье недостаточно хорошо; бабушка вдруг отодвигает от себя ножи, вилки, солонки, и раздается грозное слово: «Срам!» В общем, Поликсена Владимировна была кроткая, любящая и самоотверженная женщина, таившая в себе много неразвившихся задатков. Из детей она особенно любила Всеволода, хотя принуждена была затаивать эту любовь, так как отец относился к своему первенцу плохо и другие братья его не любили; затем Михаила и более всех младшую дочь Поликсену. После смерти мужа, последовавшей в 1879 году, Поликсена Владимировна поселилась с тремя незамужними дочерьми — Надеждой, Марией и Поликсеной — в доме Лихутина, на углу Пречистенки и Зубовской площади. Владимир Сергеевич имел в этой квартире свой кабинет.

Дети у Соловьевых родились в таком порядке:

Всеволод — 1 января 1849 года; Вера— 18 января 1850 года; Надежда — 5 июня 1851 года; Владимир — 16 января 1853 года; Любовь — 20 сентября 1857 года; Михаил — 16 апреля 1862 года; Мария — 9 октября 1863 года; Поликсена — 20 марта 1867 года.

Между Владимиром и Любовью были еще две девочки Любовь и Ольга, умершие в младенчестве; между Любовью и Михаилом — Сергей-старший, способный и очаровательный ребенок, умерший семи лет от скарлатины. Между Марией и Поликсеной — Сергей-младший, умерший в младенчестве.

Старший сын Всеволод, снискавший широкую известность в публике своими историческими романами, был непохож на своих младших братьев. В семье его не любили и, как мне кажется, были не совсем справедливы к его оригинальной и довольно трагически сложившейся жизни. Он рос баловнем матери, которая тогда еще была молода и сравнительно свободна от семейных забот. Как мы уже говорили, в отрочестве он подпал под влияние дяди Вадима Владимировича. К научным занятиям он не чувствовал призвания, рано стремился стать светским человеком, изысканно одевался, душился и писал стихи[113]. Из Соловьевых он более всего производил впечатление барича и даже «шляхтича», так как в его наружности сказалась польская порода. Он был небольшого роста, болезненные голубые глаза, немного навыкате, производили впечатление стеклянных; он рано начал скрывать их под синим пенсне. Он всегда брился, волосы зачесывал хохолком; под очень правильным и красивым носом темнели холеные небольшие усы. Впоследствии он сильно растолстел, что было особенно некрасиво при его небольшом росте, но в юности, судя по портретам, наружность его была весьма привлекательна. В молодые годы он писал много стихов, из которых в собрании его сочинений напечатано сравнительно немного, но и по этим стихам можно сказать, что у него был несомненный поэтический талант, которого он не сумел развить. Подобно своим братьям он исключительно ценил Фета, и в его стихах есть отзвуки гармонии «Вечерних огней»[114]. И читал он стихи нараспев, манерой Фета.