Воспоминания

Пока же живая интересная работа в новой для меня области; со сверх урочными, с заранее угнетающими настроение Картограммами в конце ночи на освеженную кратеньким предутренним сном голову. Учёба по ночам с вечерними лекциями три раза в неделю. Мучительное, рвущее сердце и душу дежурство в больнице у мамы. Хоть как–то отвлекающие от этой невыносимой неразрешимой беды работы по дому — что благо. И счастье несказанное — обретение запоздавшего на многие годы и премного заслуженный ими уход за моими стариками…

Но есть ещё ОЧЕНЬ своё, что, не передавая ПЕРЕДАЛА МАМА — деятельность её Общества СПАСЕНИЕ. Которому отдавались мною самое ценное и заветное в тюрьмах и в зонах — кого то СЕГОДНЯ накормить, кому то СЕГОДНЯ отдать кровь, кому то ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС добиться справедливости, кому то помочь… — тоже ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС — в том числе ПОПЫТАВШИСЬ поспособствовав выбраться ЛЮБЫМИ ПУТЯМИ! ЛЮБЫМИ ПУТЯМИ из за проволоки на волю…

И вот теперь, когда присутствие моё (Только ещё присутствие! Не более того пока!) в ВАК становится реальностью, попытаться исполнить в отчаянии вынужденной бездеятельности слишком смело, но главное не преждевременно ли, задекларированное три года назад на последней странице рукописи первого, тогда не изданного ещё, романа ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ ЗАДУМАННОЕ!

Сменив родителей в их многолетнем служении попавшим в беду, будучи лагерником, помочь заключённым — преимущественно иностранцам, людям трагически беспомощным, обречённым. Освободившись, возвратившись и начав деятельность в Высшей Аттестационной Комиссии (ВАК), к чему готовлюсь уже сейчас, в развитие задач Общества СПАСЕНИЕ организовать не ограничиваемые, не запрещаемые и не преследуемые системы медицинской, продовольственной и юридической поддержки прежде всего медиков–заключённых. Спасителей!

(В. Д. ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ. Роман. Иерусалим, Филобиблон, 2008. С.584).

Но на месте жизнь не стоит. Жизнь в своём великолепии и благостности движется. Где то у Благовещенска на Амуре, в страшном следственном изоляторе города СВОБОДНЫЙ (падлу бы ту на ржавый крюк, имя ему такое отпустившее!) гибнут заточенные в нём врачи–герои лесного Карпатского госпиталя Украинской народно освободительной Армии… Старики–герои… Героически, вместе с мамой моей, тогда помощницей оператора, отстоявшие ещё в начале ХХ века у операционных столов в лазаретах ПОРТ-АРТУРА, КИОТО и НАГАСАКИ (О них В. Д. повесть СПАСЕНИЕ, эл. вар., ПРОЗА. РУ) и СМИ Чехии, Национальный музей).

* * *

4 декабря 1954 года мама умерла. Уснула на руках у меня в постели у своего открытого окна на нашу Новобасманную улицу. Уснула в своей палате, своей Басманной Больницы. Привилегия для таких как Она, да в наше время, высочайшая.

По Её воле никаких проводов и прощаний — ещё встретимся, сказала… Тело Её было сожжено в Московском крематории на Шаболовке. Прах похоронен в свежей могиле у Дуба и Берёзы на Востряковском кладбище Москвы. В светлую и на долгую память о Маме написаны мною и массовыми тиражами изданы на русском языке (с переводом на английский и французский) роман ПОМИНАЛЬНИК УСОПШИХ (в 5 частях, 59 главах), опубликованный в 2009 году Издательским Домом LIBERTY BELL, Philadelphia. USA, и в эл. вар. в 2013 году на Российском сайте ПРОЗА. РУ; и на русском же языке повесть МАМА, опубликованная в 2012 году Издательским Домом The NAVIGATOR, Philadelphia, USA и в эл. вар. в 2013 году на Российском сайте ПРОЗА. РУ).

* * *

В эти же дни я обратился к ректору МИСИ профессору Ухову с официальной и законной просьбой, вытекающей из факта моей реабилитации: о восстановлении меня студентом в моем институте.

В самой грубой, хулиганской форме он отказал. Отказ был каллиграфически выписан на титуле моего заявления рукой профессора(!) Ухова, воспитателя молодых интеллигентов… В принципе, я бы в любом случае не смог учиться на дневном отделении, но захотел на законном основании — хоть на час — вернуться в свой институт, вопреки воле лишивших меня этого МОЕГО ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА уголовных преступников. Заявление с «выступлением» Ухова Александр Евгеньевич Голованов изъял. Передал куда–то. Молить Бога должен был Ухов, не родившись и не свирепствовав когда Шура был у дел… Новыми ветрами, задувшими и в самоедским верхах, подонка из ректоров МИСИ выкинули. Не тронув, кажется… Много позднее меня убеждали, что профессор был «неплохим товарищем». И зря Вы так… (?!) Возможно. Возможно. Но кого–кого, — товарищей неплохих не переношу с Даниловской школы…