Воспоминания

Софья — сестра его, интересное воздушное сентиментальное созданье, была серьезного ума девушка, много читала, любила вдаваться в споры и прения с людьми учеными. Но несмотря на это, была и кокетка, кружила головы и вербовала полки поклонников. По части искусства Софья не уступала брату: рисовала превосходно, писала стихи, отлично играла на фортепьяно, танцевала как сама грация, а пела, говорят, — так заслушаешься.

Ко всем этим прелестям в семье Головастовых Пульхерия Васильевна с своей стороны обладала в совершенстве кухонным искусством и кормила гостей на убой.

Что ж мудреного, что дом их был набит битком с утра до поздней ночи художниками, певцами, музыкантами и толпой военной и статской молодежи? Где есть хорошенькая дочка, где бренчит фортепьяно и где из заповедного уголка аппетитно веет вкусным обедом, там этого добра не оберешься.

У Софьи, говорят, было много женихов, из которых более всех пылал любовью юный художник Русони из обруселых итальянцев. Замечали, что и Софья отличала его от других обожателей.

Так-то пели, любили, рисовали, любезничали, играли в доме Головастовых, и все шло хорошо.

Но хорошо долго не бывает.

Повадился часто заходить к ним старичок, начальник Кирил Иваныча, известный мистик и масон Лазин.

Только окружит, бывало, Софью молодежь, подсядет к ней Русони, а старикашка уже тут как тут. Как бы ни хохотала, ни дурачилась Софья, только завидит Лазина — и смолкнет, как испуганная пташка, и румянец сбежит, и смех оборвется. Иной раз и не видит его, спиной к дверям сидит, а только переступит он в залу, Софья вздрогнет всем телом, схватит первого кто ей попадется за руку и, не оборачиваясь, прошепчет: «Пришел», — а у самой-то рука точно лед. Обернутся, посмотрят — Лазин. И добро бы шумел — нет, точно кошка ходил, и сапоги на бархатных подошвах носил.

Спросят, бывало, Софью: «Что с вами?» — «Я сама не знаю!..» — ответит она, отойдет, сядет одна и задумается. Не пройдет минуты, а старик уж за ней сидит и шепчет… А что шепчет, никто не знает. Иной раз Софья точно как бы боролась с Лазиным, слышно было, что она то спорит с ним, то на смех его подымает, да вдруг и не выдержит — в слезы, да и убежит в свою комнату.

Страшно разбирала молодых людей охота послушать тайную беседу Лазина с Софьей. Но как ни ухитрялись, как ни подходили близко — ни одного словечка не поймали: старик или смолкнет совсем, или громко заговорит о вещах самых обыкновенных.

Мало-помалу все знакомые Головастовых начали замечать, что Софья на себя не похожа, какая-то непривычная ей робость овладела ей, к фортепьяно при гостях и не подходит. А зато ночью или рано утром все соседи слышали, как певала она псалмы и молитвы… да как певала! Так, что всю душу надорвет. Старики слушают да плачут, а молодые уши затыкают и говорят: «Что это Софья точно отпевает кого-нибудь, страсть какая!..»

Стали носиться слухи, что к Софье сватался тот-то — отказала, другой — отказала; наконец, будто бы сватался и Русони, и ему тоже отказ. Много толков было в училище рисованья об Софье, но никто понять не мог, что с ней стало. Переродилась девушка совершенно, не хохочет больше, не вьется по-прежнему, не щебечет, все норовит одна сидеть. Забьется в широкую амбразуру окна и все думает… Как ни подойдет к ней Лазин, вздрогнет всякий раз, вспыхнет вся, а потом помертвеет, и руки опустятся, только одни глаза горят да глядят в глаза старика. А он за руку ее возьмет и заговорит шепотом… Все танцуют, вертятся около них, поют, играют! Смех, говор, шум. А старик все шепчет, а Софья все слушает да слушает… Пристают, бывало, к ней, тащат ее в круг молодежи, она только рукой махнет и скажет как бы в забытьи: «Оставьте меня!» — а сама все глядит на старика. Он ей за это ласково кивнет головой и улыбнется. И Софья улыбнется… только страшно она, говорят, улыбалась.

Пойдет молодежь жаловаться отцу:

— Помилуйте, Кирил Иваныч! Наша царица нас покинула, ее отвоевал ваш противный старикашка Лазин. Явите свой суд, свою управу!..

— Не могу-с, ничего не могу-с… Ваша царица приносит дань уму-с! Прекрасная дань прекрасному победителю-с!.. Ученье свет-с, а неученье тьма-с!.. Ничего не могу-с, ничего…

Побегут, бывало, дамы к Пульхерии Васильевне с той же жалобой.

— Ну что ж, Бог с ней, пусть ее сидит, ведь он генерал: какое место занимает! Почем знать, где девушка судьбу найдет?

— Да ведь Лазин слывет монахом, он езуит, он никогда не женится.

— Ну, уж и монах, и езуит, и не женится!.. Да чем моя Софья ему не пара, я бы хотела знать?.. Ведь мать моего отца по женской линии происходила от старинного боярского рода Морозовых… а прабабка моей матери из Польши взята была, тоже от чистой царской крови исходила… Ну, Кирил Иваныч — предки его все бояре были… Чего же ему больше, Лазину-то? Мы, слава Богу, никому собой стыда не принесем, хоть расперемарграф будь, а не то что генерал. Что же вы все — не женится да не женится!

Начали говорить в училище, что Софья к Лазину чему-то учиться ходит.

— Что ж, он человек божественный, это хорошо! — толковали старики и старухи.

— Он плут! — говорила молодежь.