Воспоминания

Это, во-первых, та необыкновенность общения, которая касалась не только нашей среды, но и всего того времени в целом. Например, бывало так: на станции в вагоне метро открываются двери, заходит человек, садится рядом с другим человеком, обнимает его, и через минуту они начинают рассказывать друг другу свою жизнь. Это было абсолютно нормальным явлением. Сейчас в метро вы не увидите ничего и отдалённо похожего. Все отчуждены, разъединены, все сами по себе. Это чудовищно со всех точек зрения, в том числе и с точки зрения русского общения, русской культуры. Но я говорю также и об общении в среде интеллигенции, нас, неконформистов. Оно носило очень глубокий характер. Например, я встречался у памятника Тимирязеву с Мишей Капланом, замечательным поэтом, со многими другими персонажами Южинского и вообще неконформистского мира, и даже сидя вдвоём в каком-нибудь ресторанчике, в пивной или на квартире и распивая потихонечку что-нибудь или даже не распивая, мы могли открыть друг перед другом душу. Душа человека раскрывалась подобно удивительной, потрясающей книге, и вы могли прочесть её всю. Именно этим были интересны для меня люди. И если в компании тоже раскрывались какие-то грани, даже невидимые для самого персонажа, который вдруг начинал говорить какие-то совершенно необычные вещи, это был такой самоанализ наружу, самоанализ на людях, плеск фатальной интуиции, кружение голов… Сейчас, по-моему, понятия «мужская дружба» уже не существует, а в Советском Союзе это было очень распространённое явление – именно дружба, причём основанная на единстве духовного опыта. И кроме того, это было очень весело, это как-то повышало жизненный тонус, давало импульс, и все были напоены вином общения. У Сартра есть знаменитое выражение: «ад – это другие». Вполне понятно, почему он так сказал, но это характерно для ситуации Запада, где отчуждение между людьми достигло крайних пределов. В России же всё это было по-другому. В том, что касалось нашего общения, эту формулу можно было перевернуть: «рай – это другие». Человек раскрывал свою душу, и на этом зиждилась дружба, и не только мужская дружба, но и отношения с женщиной.

В общем, время второй половины 60-х текло полноводной рекой – вечера, встречи, потаённые выставки в почтенных институтах – художники добивались и такого, и подобную выставку уже нельзя было закрыть; продавали картины и за границей – тот же Харитонов.

Как-то вечером, от нечего делать, я подсчитал количество своих знакомых на тот период. Насчитал порядка 300 человек. Делая подсчёты, я имел в виду людей, которых знал лично и с которыми встречался хотя бы 2–3 раза. Те, о которых я был наслышан, в это число не вошли. Сюда входили, конечно, и самые близкие люди, но много было и читателей, которые то исчезали, то появлялись. В общем, это был огромный мир подпольного неконформистского искусства. Часть этих людей не имела прямого отношения к Южинскому и к моему творчеству, но они пересекались с моими друзьями, с художниками, которых я любил (Оскар Рабин, Олег Целков, Анатолий Зверев, Владимир Яковлев, Александр Харитонов, Лев Кропивницкий и другие). Поэтому разные ошеломляющие встречи происходили постоянно.

Одной из таких была встреча с потрясающим художником и необыкновенным человеком Борисом Свешниковым. Сейчас он, конечно, известен в художественном мире. Мы познакомились так. Я пришёл к нему домой и увидел худощавого, астеничного человека с большими, глубокими глазами… Это был очень русский человек; в его глазах сквозила боль, и при взгляде на него складывалось впечатление, что он пережил какую-то драму. А пережил он сталинский лагерь. Оказывается, он сидел там вместе со Львом Кропивницким, моим другом, тоже художником-абстракционистом. Они оба были юноши, поступили в институты живописи, но проявили несдержанность и стали рисовать то, что рисовать было не дозволено. Их арестовали приблизительно в 1947 году. После смерти Сталина они освободились одними из первых. Но отсидеть-то отсидели, и этого уже назад не вернуть… Борис Свешников отсидел несколько лет за совершенно невинные картины – там не было ничего антисоветского; был, может быть, сюрреализм и небольшая абстракция.