Воспоминания

Власть гауляйтеров, взращиваемая Борманом, вела к раздроблению власти Рейха. Гауляйтеры делились на две категории: на тех, кто еще до 1933 г. были ими и кто был совершенно не способен к руководству управленческим аппаратом, и тех, кто, пройдя в последующие годы школу Бормана, образовывал новый слой гауляйтеров. Это были молодые, преимущественно с юридическим образованием чиновники-администраторы, умело и методично укреплявшие влияние партии в государстве.

Сознательно заложенная Гитлером двойственность системы заключалась в том, что Борман был начальником гауляйтеров как партийных функционеров, в то же время и министр внутренних дел был их прямым начальником в государственной их ипостаси имперских комиссаров по вопросам обороны. При слабом Фрике это не сулило Борману никаких опасностей. Знатоки нашей политической сцены оценивали новое назначение Гиммлера как появление у Бормана серьезного соперника.

Я рассуждал так же и питал определенные надежды на его власть. Прежде всего я ожидал, что он, вопреки Борману, задержит прогрессирующий организационный распад единого имперского административного аппарата. Гиммлер немедленно ответил согласием на мое предложение привлекать к ответственности строптивых гауляйтеров (9).

6 октября 1943 г. я выступал перед рейхс— и гауляйтерами. Отклики на мою речь показали, что налицо некий поворот. Свою задачу я видел в том, чтобы открыть глаза политическому руководству Рейха на истинное положение вещей, лишить его надежды на скорое применение нового типа сверхтяжелых ракет и дать почувствовать, что теперь уже противник диктует нам характер военного производства. Следовало, наконец, внести изменения во все еще сориентированную на мирную продукцию экономику страны, передать из шести миллионов, занятых в легкой промышленности, по меньшей мере полтора миллиона военным предприятиям, тогда как товары повседневного потребления должны впредь производиться во Франции. Я признал, что такое разделение обеспечивает Франции более благоприятные исходные позиции для послевоенного времени. «Но я считаю, — продолжал я перед словно окаменевшей аудиторией, — что если мы хотим выиграть войну, то мы и должны в первую очередь быть готовыми к жертвам».

Еще сильнее я спровоцировал гауляйтеров следующим довольно дерзким заявлением: «Попрошу Вас принять к сведению, что прежняя практика самоустранения отдельных гау от закрытия предприятий легкой промышленности не может быть и не будет терпимой. Если в течение ближайших двух недель гау не последуют добровольно моему призыву, то я буду своим личным распоряжением закрывать производство. И могу вас заверить, что я преисполнен решимости добиться уважения к власти Рейха, чего бы это ни стоило! У меня есть соответствующая договоренность с рейхсфюрером СС Гиммлером, и я буду обращаться с теми гау, которые откажутся от проведения намеченных мероприятий, как они того заслуживают».

По-видимому, гауляйтеров взбудоражила не столько общая жесткая тональность речи, сколько именно эти заключительные слова. Не успел я закончить речь, как некоторые из них с яростью набросились на меня. Предводительствуемые одним из самых старых среди них, Бюркелем, они с возбужденными криками и размахиванием рук обвинили меня в том, что я де пригрозил им концлагерями. Чтобы внести ясность в этот пункт, я попросил председательствовавшего Бормана дать мне еще раз слово. Но Борман лишь отрицательно покачал головой. Лицемерно дружелюбно он сказал, что это излишне — нет никаких недоразумений и все ясно.

Вечером того же дня многим гауляйтерам пришлось после злоупотребления спиртным прибегнуть к чужой помощи, чтобы добраться до спецпоезда, которым они отправились в ставку. На следующее утро я обратился к Гитлеру с просьбой сказать несколько умиротворяющих слов своим политическим соратникам. Но, как и всегда, он пощадил чувства своих старых боевых друзей. Со своей стороны Борман проинформировал Гитлера о моей стычке с гауляйтерами (10). Гитлер дал мне почувствовать, что все гауляйтеры крайне возмущены, не распространяясь подробнее о причинах. Из последующего стало совершенно ясно, что в какойто мере Борману уже удалось подорвать мой кредит доверия у Гитлера. Не теряя после этого успеха ни минуты, он стал еще энергичнее долбить в одну точку. Я сам дал ему козыри в руки. С этих пор я уже не мог с уверенностью полагаться на лояльное отношение Гитлера.