Воспоминания арабиста

«Он жил в науке, но преподавателем был для немногих; слишком он был углублен в свои мысли, не оставлявшие его ни на минуту… Показательны в этом смысле были и памятные многим доклады, когда он чувствовал себя свободно. Это были те же мысли вслух, какое-то нескрываемое иногда изумление перед тем, как это интересно и неожиданно выходит. Точно фокусник, он при удачном выводе иногда невольно прищелкивал пальцами. И тем не менее, при таком внешнем ореоле оригинальности, а временами и чудаковатости, слушатели чувствовали, что перед ними творится настоящее научное дело, что перед ними научный талант, талант в своей области большой и очень своеобразный. А теперь некого нам так слушать, нет того, за ходом мысли которого можно было с таким высоким наслаждением, так плодотворно для каждого наблюдать».[1]

Над ленинской книгой

В начале июня 1972 г. ко мне пришел молодой человек. Его смуглое, с крупными чертами лицо было взволновано, большие черные глаза то меркли от тоски, то светились надеждой.

— Ас-салям алейкум, — улыбнулся я, признав в нем араба, — здравствуйте! Что случилось?

Вместо ответа он протянул записку от заведующего кафедрой Ленинградского университета. Меня просили выступить первым оппонентом на защите, назначенной на 19 июня. Диссертант — египетский стажер. Тема его работы — «Особенности перевода с русского языка на арабский современной общественно-политической литературы на материале книги В. И. Ленина „Государство и революция“».

— Но я всю жизнь занимался средневековыми арабскими рукописями… — сказал я раздумчиво. — И потом этот срок, 19 июня, остается всего две недели…

— Пожалуйста, читайте записку до конца, — попросил гость.

Там стояло, что прежний оппонент, имя которого уже напечатано в автореферате, внезапно прислал извещение о своей болезни. «Положение критическое: в июне ученый совет соберется в последний раз перед каникулами, а в августе коллеге Мамдуху Мустафе надо возвращаться на родину…».

— Оставьте мне вашу диссертацию, — сказал я.

* * *

Хожу, думаю.

…Разбирал, скандировал, переводил арабские стихи пятнадцатого века… Тринадцатого… Одиннадцатого… Восьмого, седьмого… Даже шестого — еще доисламского — столетия, давшего поэзии целое созвездие блистательных имен. Одна аль-Ханса чего стоит! Оды томлениям и радостям любви, элегии, запечатлевшие скорбь и смирение давно ушедших людей, сатиры, полные злой игры слов, — сколько их смотрело мне в глаза с древних страниц! Читал средневековые арабские сочинения по грамматике, философии, географии — и забытые лоции, уже пять веков не обращавшие на себя ничьего внимания… Сколько лет ушло на разбор этих уникальных морских трактатов и сколько откровений они подарили! Но вдруг — «Перевод с русского на арабский современной общественно-политической литературы»… Книга Ленина… Через две недели, затянутый в строгий черный костюм, стоя за университетской кафедрой, я должен глубоко, всесторонне и с полной мерой политической ответственности оценить работу иностранного коллеги.

Есть от чего волноваться не только ему.

… Но почему перевод современной общественно-политической литературы — это «вдруг»? Разве скрупулезный разбор средневековых текстов — самоцель, разве медиевистика — лоно, куда можно уйти от действительности? Я никогда не считал так. В истории востоковедения бывали случаи, когда иные исследователи уходили в средневековье как в спасительную пещеру: ни тебе резких звуков, ни свежего ветра, краски приглушены, мысли текут ровно и плавно. «Дела давно минувших дней»… Читаешь иное исследование, порой даже незаурядное, и думаешь: да, наверное, все это так и было, но для чего потревожены покойники? Какие рекомендации титулованный автор дает нашему сегодня, какая нам, живым, борющимся людям двадцатого века, польза от его труда? А ведь наш труд, чему бы ни был он посвящен, обязан приносить пользу обществу, ради этого государство создало нам, ученым, предельно оптимальные условия. Прописная, в общем, истина, но как часто приходится о ней вспоминать… И тут думаешь — да, радостно об этом думать, и все пережитые бури борьбы за новую концепцию отходят на задний план, — что эта концепция, выведенная в результате пристального исследования уникальных древних текстов, позволила взглянуть на арабов как на морскую нацию и служит упрочению их национального достоинства в современном мире. А отсюда — упрочение авторитета нашей науки, нашей страны.