Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

В Гельсингфорсе я провел всю зиму, не ознаменовавшуюся ничем особенным, достойного упоминания.

На следующий сезон я стал сам во главе антрепризы и снял Рыбинский театр, о доходности которого ходили легендарные слухи. Но, увы! я потерпел полнейшее фиаско. Дела шли отвратительно, мой пятисотрублевый залог пропал, все бывшие у меня сбережения пошли на покрытие убытков, даже пенсия не уцелела от краха… Эта неудача так сразила меня, что я поклялся себе никогда более не соваться ни в какие театральные предприятия, в наше время не выдерживающие порядочного отношения к ним, а требуюшие от инициатора только маклаческого задора, кулачества и как можно меньше совести. Да, провинциальный театр пал и долго ему не подняться…

Слухи о моем крахе достигли Москвы и Лентовского, от которого я получил приглашение по телеграфу вступить в состав его труппы. Я с удовольствием согласился и, полный разочарования, из Рыбинска двинулся в Белокаменную. С Лентовским я сошелся на 300 р. месячного содержания и бенефисе.

Первый мой выход у него был в театре Шелапутина. Я сыграл водевиль «В чужом глазу сучек мы видим». После спектакля подошел ко мне Михаил Валентинович и сказал:

— А меня было напугали.

— Что такое?

— Наговорили про вас, будто бы вы совсем одряхлели, и частые спектакли вам не под силу…

— Это не правда…

— Я и сам вижу, что клевета. Вы еще такой молодец, что всех нас за пояс заткнете и любого из молодых переиграете…

— Кто же вам про меня наговорил нелепостей?

— Нашлись добрые люди… Один из ваших старых товарищей уверял меня в вашей непригодности…

Вот они друзья!

С М.В. Лентовским я оказался старым знакомым. Я вспомнил его по дебюту в Александринском театре. Он когда-то давно выступал в «Птичках певчих», в партии Пикилло. Его дебют врезался в моей памяти по следующему происшествию, имевшему последствием бесконечные толки, пересуды и повлиявшему, кажется, на его поступление в казенную труппу.

Портной подал ему костюм, который оказался очень пригодным для Михаила Валентиновича, — одна только шляпа не пришлась по вкусу дебютанта.

— Нельзя ли достать с маленькими полями? — сказал он портному.

— Это самая форменная…

— Та еще форменнее будет…

— Других нет!

— Не может быть, поищите…

— И искать нечего, я хорошо весь гардероб знаю…

— Ну, так подайте мне ножницы…

— Извольте!

Лентовский мигом укоротил поля. Портной остолбенел от ужаса и дрожащим голосом произнес:

— Казенная!

— Ничего, — спокойно ответил Михаил Валентиновичу — казенной и останется!

— Что скажет начальство? — с отчаяньем возопил верный служака.

— А ты прикажи своему начальству завтра мне счет подать: я уплачу, чего эта шляпа стоить…

Это обстоятельство облетело все уборные и неблагоприятно отразилось на мнении власть имущих о дебютанте, ни на что не глядя проявившем такие буйные наклонности.

— Возьми такого, — рассудил Федоров:— он всю казенную амуницию переуродует. Нет, дальше от либералов…

После службы у Лентовского я поехал в Астрахань, но там много не дополучил; из Астрахани переправился в Кишинев, к покойному Никифору Ивановичу Новикову, но и у него

дела были не лучше астраханских: после полуторамесячного пребывания в Кишиневе принужден был уехать в Одессу, но и Одесса не оправдала надежд. Наш антрепренер К-ев, не заплатив никому из труппы, скрылся самым ехидным образом, оставив всех нас без гроша.

Вот положение театрального дела в провинции: крах за крахом, провал за провалом. Актерская семья с каждым годом умножается и ширится, а дело с каждым днем падает и, кажется, близок его окончательный кризис. Этот вопрос чрезвычайно важен и требует серьезного разрешения.

Из Одессы я перебрался в Киев. Меня пригласили занять должность преподавателя сценического искусства в местном русском драматическом обществе.

Пробыв в Киеве год с лишком, я соблазнился выгодным ангажементом Лентовского и опять поехал в Москву, в которой пока и живу безвыездно шесть лет…