Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Население Одессы было весьма разнообразно по национальностям. Среди богачей, а также и среди мелких торговцев и ремесленников – очень много греков, за ними идут итальянцы. Одна из окраин города, населенная молдаванами, так и называется Молдаванкой. Вблизи Одессы много немецких колоний, давших тоже городскому населению большой процент немцев. Много выходцев из Франции времен французской революции. Наконец, очень много евреев. Православное население состоит из портовых рабочих (грузчиков и пр.), из рыбаков, живущих около моря и в окрестностях Одессы, из фабричного и ремесленного мира, и, подымаясь выше и выше в финансовом отношении, из мещан, обывателей, из служащих в казенных, городских, государственных и частных учреждениях; и, наконец, из помещиков юга России и Бессарабии. Высшее общество – это плутократия, носящая тот же характер космополитизма. Тут мы видим греческих тузов и миллионеров, про которых злые языки говаривали, что их предки занимались морскими разбоями и контрабандой. Тут и разбогатевшие немцы-колонисты, тут, конечно, и богатые, образованные евреи, тут и бессарабские богачи-помещики, тут и, в весьма малом количестве, русская аристократия. Тут и случайные военные генералы, несущие свою временную службу в Одессе. Все они бывают друг у друга на вечерах и обедах. Есть и малые, скромные, менее богатые круги. Но там тоже люди льнут друг к другу по симпатии, а не по национальности. Таковы кружки педагогические, ученые, медицинские.

Фото 21. Семья барона Федора Мейендорфа. Стоят слева направо: Мария Васильевна и Федор Егорович, Маня, Алина; сидят Лев, Юрий, Катруся, Валя, Ольга, Анна и Эльвета. Одесса, около 1888

Переехав из деревни в Одессу, мои родители не сочли своим долгом объехать одесскую плутократию и включиться таким образом в так называемое «общество». Они посетили только старушку Гавриленко, дальнюю тетушку моего отца. Она была очень тронута этим визитом и впоследствии очень привязалась к моей матери. В семье у нас ее называли тетушка Александра Дмитриевна. Она представляла из себя тип умной и строгой старухи, будучи одновременно очень добрым и сердечным человеком. Это она познакомила нас с приехавшими из Петербурга Сомовыми.

Остальные знакомства завязывались постепенно. Первые знакомства создались на почве благотворительности, затем расширялись, но всегда по инициативе матери, которая выбирала человека, а не его положение, и создала кругом себя кружок уважаемых, симпатичных и милых ей людей. Она всегда встречала их с искренним удовольствием, и мы, дети, привыкли считать, что гость – это что-то приятное, радостное, хорошее. Мы росли в нашей гостеприимной семье. Когда знакомых стало много, мать моя назначила день недели, когда все могли застать ее дома. Это называлось приемным днем. Но если и вне его кто-либо приходил ее навестить, она никогда не притворялась, что ее нет дома. Она, между прочим, осуждала в других домах такую ложь, особенно когда эта ложь допускалась в присутствии детей. Вечерних приемов у нас никогда не было: это мешало бы младшим детям ложиться вовремя спать, а старшим готовить свои уроки. Нас, детей, было девять человек, и разница между возрастом старшей и младшей была 15 лет. Мы прожили в Одессе десять лет, с 1882 по 1892 год.

12. Петербург

Мы переехали в Петербург осенью 1892 года. Я не буду описывать красоты этой русской столицы. Кто не любовался с набережной Невы далями ее противоположного берега (Нева столь широка, что иначе как далью нельзя назвать расстилающуюся перед вами картину); кто не останавливался в изумлении перед величием классической красоты Исаакиевского собора; кто не стоял завороженный перед площадью Казанского собора с окаймляющей его колоннадой; кто, подошед к памятнику Петра Великого, не почувствовал лично того порыва, который сквозит во всех движениях Петра, сдерживающего своего коня, – тот все равно не поймет моих слабых попыток описать Петербург.

Перехожу поэтому к повествованию о жизни нашей семьи среди этих широких, необъятных площадей, из которых одна вполне правильно называется не площадью, а Марсовым полем…

…Нью-Йорк кичится высотой своих построек, но вряд ли он имеет понятие о просторах Петербурга. Нам люб этот простор, а американец почувствовал бы в нем большое неудобство. Пересекаешь, бывало, площадь, идешь, идешь, а ей и конца не видно. Для нас – раздолье, а для иностранца – какая-то бессмыслица, непроизводительная потеря времени… Но о вкусах не спорят.

Приехала наша семья в Петербург, разделившись на две партии. Первая, с отцом во главе, состояла из моих братьев (девятнадцати, семнадцати с половиной и шестнадцати лет), моей четырнадцатилетней сестры Ольги, которая поступила в частную гимназию Стоюниной,[31] и меня, двадцати трехлетней, которая стремилась не опоздать к началу лекций на высших женских курсах. Месяца через полтора приехала мать с остальными: Алиной и Анной из старшей тройки (в которой я была средней) и двумя девочками из младшей тройки: Катрусей тринадцати лет и Эльветой девяти лет.