Воспоминания благовоспитанной девицы

В кино мы не пошли. Жак повел меня в «Стрике» на улице Гюйгенса, где он был завсегдатаем, и я уселась на высокий табурет между ним и Рике. Он назвал бармена по имени — Мишель — и заказал для меня сухой мартини. Я ни разу еще не бывала в кафе — и вот я ночью в баре с двумя молодыми людьми: для меня все это было чем-то из ряда вон выходящим. Бутылки из тусклого и яркого стекла, пиалы с оливками и соленым миндалем, маленькие столики — все мне было в диковину; но самым поразительным казалось то, что для Жака вся эта обстановка была привычной. Я быстро выпила свой коктейль, а так как я никогда не брала в рот ни капли спиртного, даже столового вина, которое не любила, у меня скоро все поплыло перед глазами. Я стала называть Мишеля по имени и дурачиться. Жак и Рике сели за стол сыграть партию в покер и делали вид, что не знают меня. Я завязала разговор с посетителями, молодыми вполне тихими северянами. Один из них предложил мне вторую порцию мартини, которую я, после одобрительного кивка Жака выпила за стойкой. В довершение всего я разбила пару стаканов. Жак смеялся, я была на верху блаженства. Мы отправились к «Викингам». На улице я дала правую руку Жаку, левую — Рике, но левую сторону я просто не чувствовала и с восторгом смаковала физическую близость с Жаком, символизировавшую для меня слияние наших душ. Он научил меня играть в покер и заказал мне джин-физ с минимальным количеством джина. Я с любовью поручила себя его заботам. Время перестало существовать: было уже два часа ночи, когда я выпила, за стойкой «Ротонды», порцию зеленого мятного ликера. Вокруг меня мелькали лица из другого мира; на каждом перекрестке меня поджидали чудеса. Я чувствовала себя связанной с Жаком нерасторжимыми узами сообщничества, как если бы мы вместе совершили убийство или пешком пересекли Сахару.

Расстались мы перед домом номер 71 по улице Ренн. У меня был ключ. Но родители ждали меня: мать в слезах, отец с торжественно-трагическим выражением лица, как в дни больших событий. Они только что вернулись с бульвара Монпарнас, где мать трезвонила в дверь до тех пор, пока моя тетушка не появилась в одном из окон; мать с криком потребовала, чтобы ей вернули ее дочь, и обвинила Жака в том, что он меня обесчестил. Я объяснила, что мы посмотрели «Экипаж», а потом пили кофе со сливками в «Ротонде». Но родители не унимались, и я, хоть и менее ранимая, чем прежде, тоже плакала и судорожно вздрагивала. Жак назначил мне свидание на следующий день на террасе кафе «Селект». Огорченный из-за моих красных глаз и того, что ему рассказала его мать, он смотрел на меня нежнее, чем когда-либо; он отрицал, что обращался со мной непочтительно: «Есть почтительность более сложная», — сказал он мне. И я почувствовала себя еще ближе к нему, чем во время нашей оргии. Через четыре дня мы попрощались. Я спросила, не грустно ли ему покидать Париж. «Больше всего мне не хочется расставаться с тобой». Он довез меня на машине до Сорбонны. Я вышла. Мы долго смотрели друг на друга. «Ну что, — проговорил он голосом, который меня потряс, — я тебя больше не увижу?» Машина тронулась, а я осталась на краю тротуара в полной растерянности. Однако воспоминания о последних событиях давали мне силы бросить вызов времени. «До будущего года», — сказала я себе и пошла читать Лейбница.