Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Однажды около полуночи, когда я засыпал, слышу, что загремели засовы у моей двери, и когда я проснулся, вижу перед собой плац-адъютанта Ф.И. Трусова. Я, конечно, встревожился, не зная, чему приписать это появление, но он скоро успокоил меня и так обрадовал, что я едва к свету мог угомонить мои мысли и заснуть. Он пришел передать мне, что слышал, как в комитете Великий Князь Михаил Павлович сказал: "Если за офицерами Гвардейского экипажа нет ничего, кроме присяги, которую Государь прощает, то надо их освободить, так как некому служить". Из этого он заключил, что, вероятно, завтра нас освободят. Сколько сострадания, доброты, великодушия в этом поступке плац-адъютанта, который, казалось, играл роль тюремщика! Вместо того чтоб идти домой скорее отдохнуть от тяжелых трудов и забот тогдашних дней, он идет в каземат, чтобы сообщить слово утешения страждущему узнику. Вот каковы наши русские тюремщики!

Одиночное гробовое заключение ужасало. Там, где дают книги для чтения, где позволяют писать, сообщаться с родными и вообще с внешним миром, хотя под условием, предписанным законом, оно еще сносно, но то полное заключение, какому мы сначала подверглись в крепости, хуже казни. Многие покушались лишить себя жизни, глотали стекла, ударялись об стену, как сделал Генерального штаба офицер Заикин. Впрочем, это с его стороны было не малодушием. Он закопал "Русскую Правду" (конституцию) Пестеля и, по показанию его младшего брата, был допрашиваем о месте, где она была зарыта, и, опасаясь своей слабости, решился убить себя. Другой, проходя с плац-адъютантом около реки, бросился в нее, но был вытащен. Другие поплатились рассудком; некоторые умерли. Но человек может перенести очень много, а потому-то и это заключение было перенесено. Мы с братом были верующими, хотя только по названию, и не покушались ни на что подобное, а покорились своей участи безропотно. Зато страшно подумать теперь об этом заключении! Куда деваться без всякого занятия со своими мыслями? Воображение работает страшно. Каких страшных, чудовищных помыслов и образов оно ни представляло! Куда уносились мысли, о чем не передумал ум и затем все еще оставалась целая бездна, которую надо было чем-нибудь наполнить!

Начало заключения для меня было сносно. Я был покоен, думал, что суд не может продолжаться долго, что с нами чем-нибудь кончат. Более вероятным мне казалось расстреляние, как за военное возмущение, к которому уже и приготовлялись мысли.

Я не думал, чтоб это следствие протянулось более 8-ми месяцев. Но по мере того, как дни проходили за днями и тянулись страшно, отмечаемые каждую четверть часа заунывными курантами башенных крепостных часов, которых один звук уже производил содрогание, тоска усиливалась, терпение и спокойствие истощались, сердце выболело, мысли мешались и я уже был близок к погибели, то есть к сумасшествию. Но вот в это самое время приносят мне огромную in folio книгу. Смотрю — это Библия. Я всей Библии никогда не читал и знал из нее только то, что учил в священной истории и кой-что еще в корпусе при отце Иове. Я с жадностью схватился за нее, читал и перечитывал ее. Вот где было мое спасение на этот раз! Какой свет осиял меня из этой книги! Сколько утешения пролила она в мое изнывавшее сердце; сколько отрады, надежды и спокойствия! Из нее я только научился познавать Бога таким, каким Он есть в существе Своем: великим, всесвятым, правосудным, страшным для ожесточенных только в неверии людей и столько же благим, милосердным к обращенным грешникам. Я плакал, прочитывая слова Спасителя: "В темнице бых и посетисте Мя".