Воспоминания детства

— Должны прийти, — шептала она, смотря вдаль, поверх дороги, — я ведь старая и скоро помереть должна… да и голодно мне и зябко… Куда это они запропастились, баловники этакие?

Завидев кого-то вдали, она исступленно-радостно вскрикнула, сорвалась с места и побежала навстречу, вскидывая вперед озябшие руки.

— Идут, идут! — кричала она. — Детки мои! Родненькие!

В деревне мне рассказали, что женщина эта помутилась в разуме, когда узнала о расстреле своих сыновей. С этого времени, во всякую погоду, она выходит за околицу встречать их и каждого встречного спрашивает:

— Не видали ли вы деток моих?

В морозно-солнечный день я направлялся навестить один тайный монастырь. На лесной дороге повстречал трех стариков. В тулупах, бородатые, с котомками через плечо, с лесинами в руках, в валенках. Я спросил их:

— Куда Бог несет?

Не отвечая сразу на вопрос, приземистый, с желтым стариковским взглядом путник, обратился ко мне:

— Не из священников ли будешь, желанный?

Я ответил утвердительно. Вопросивший меня обрадовался и с тихим довольством посмотрел на спутников.

— А ведь угадал я, старики? Говорил же вам, что это батюшка! Я, желанный, — улыбнулся мне зазябшим лицом, — издали признал, что ты из духовных! Пословица-то не зря молвится: попа и в рогожке спознаешь!

Подошли ко мне под благословение и стали рассказывать:

— Мы, батюшка, в Москву идем! О Боге хлопотать!

— Как так?

— Да так, чтобы, это, Бога нам разрешили и всякие гонения на Него воспретили… А то беда!

Говорят спокойно, по-крестьянски кругло, и только в глазах их как бы блуждание и муть.

— Шибко стали Бога поносить! — сказал сгорбленный старик, опираясь двумя руками на посох в страннической покорности. — Жалко нам Его… Терпеть невозможно!..

— Ведь до чего дошло?! — перебил его другой, с косыми глазами и впалыми забуревшими щеками. — Миколаха Жердь из нашего посада анкубатор для выводки цыплят сделал… из дедовских икон! Говорит Миколаха, что они, иконы-то, подходящие для этого, так как толстые, вершковые, а главное — дерево сухое!

— А внук мой Пашка из иконы покрышку сделал в своем нужнике… — задыхаясь, прошамкал беззубый тихий старик, весь содрогнувшись.

Спрашиваю их:

— Кому же вы жаловаться будете в Москве?

— Как кому? Ленину! Ильичу то исть!

— Да он помер…

— Это мы слышали, но только не верим! Нам сказывали, что он грамоту такую объявил, чтобы не трогать больше Бога…

Я чуть не заплакал.

Застывшая в глазах моих боль заставила стариков на время задуматься. Что-то поняли они. Растерянно взглянули друг на друга и на меня посмотрели.

— Ну, а ежели не найдем Ленина, так к самому Патриарху пойдем, — заявил желтоглазый старик. — Пусть он рассудит и анафемой безбожникам пригрозит… Патриаршая-то анафема дело не шуточное… Убоятся!

— И святейшего Патриарха нет в живых!..

Они не удивились, сняли шапки и перекрестились, сказав шепотом: царство ему Небесное!

Глаза стариков гуще налились мутью.

— А Калинин, староста, жив? Ну, так мы к нему пойдем… Он нас приветит!

Вначале тихо, а потом все горячее и горячее я стал убеждать их не делать этого, вернуться к себе, терпением препоясаться и ждать Божьего Суда.

— Не можем! — с земляным упорством заявили они и даже рассердились на меня.

— Сто верст пешком прошли! — взвизгнул один из них. — Сам Господь идет с нами рядышком… а ты… вернуться!

— На смерть идете! — сказал я в отчаянности.

Только улыбнулись тихо так: «Что нам смерть!» — поклонились мне и пошли вперед степенным деревенским шагом. Долго слушал я хрустень морозного снега под их валенками.

Я проходил мимо оскверненных храмов, сожженных часовен, монастырей, превращенных в казармы и торговые склады, был свидетелем надругательства над мощами и чудотворными иконами, соприкасался со звериным ликом человека, видел священников, ради страха отрекавшихся от Христа… Был избиваем и гоним не раз, но Господь помог мне все претерпеть и не впасть в уныние. Да разве могу я ослабнуть духом, когда вижу… сотни пастырей, идущих с котомками и посохами по звериным тропам обширного российского прихода. Среди них были даже и епископы, принявшие на себя иго апостольского странничества… Все они прошли через поношение, заключения, голод, зной и ледяной ветер. У всех были грубые обветренные лица, мозолистые руки, рваная одежда, изношенная обувь, но в глазах и в голосе — сияние неизреченной славы Божией, непоколебимость веры, готовность все принять и все благословить…

При встрече кланялись земно друг другу, обнимались, тихо беседовали среди поля или леса. На прощание крестили друг друга и расходились по разным дорогам…

Молился я в потаенных монастырях, где подвизались иноки из бывших отрицателей и поносителей имени Божьего.

Видел иноков в миру, всегда готовых поделиться Богом с не имущими Его и тоскующими по Нему. Был очевидцем великого раскаяния русского человека, когда он со слезами падал в дорожную пыль и у каждого встречного просил прощения.

Видел власть имущих, которые в особой ладанке носили на груди частицу иконы или маленький образок и потихоньку, яко Никодим в нощи, приходили ко мне за утешением.