Воспоминания дипломата

Церемония введения в должность, официально именуемая «инаугурацией», прежде совершалась под центральным портиком Капитолия. Но ввиду слабого здоровья Рузвельта (его ноги были разбиты параличом) в данном случае инаугурация происходила в самом Белом доме, на балконе южного портика, перед которым сейчас, пасмурным зимним утром, я ожидал начала церемонии.

Но вот на площадке возле портика начинается оживление. Оркестр морской пехоты играет приветственный туш, и под тентом балкона показывается Рузвельт в сопровождении вновь избранного вице-президента Гарри Трумэна, уходящего в отставку вице-президента Генри Уоллеса, капелланов и председателя Верховного суда. Президента ведут под руки двое телохранителей. Вид у него болезненный, но он сохраняет полное присутствие духа на протяжении всей церемонии.

После вступительной молитвы капеллана – преподобного Энгаса Дана – Рузвельт приносит присягу. Он с трудом стоит перед кафедрой, поддерживаемый теми же телохранителями. Присягу от него принимает председатель Верховного суда. Рузвельт кладет ладонь левой руки на Библию, а правую поднимает вверх в традиционном жесте клянущегося. Он напрягает голос, чтобы говорить громко и внятно, и вслед за председателем Верховного суда произносит слова присяги, сформулированные для этой цели в конституции: «Я торжественно клянусь, что буду честно выполнять обязанности Президента Соединенных Штатов и по мере своих сил охранять, защищать и поддерживать Конституцию Соединенных Штатов».

После произнесения присяги Рузвельт садится перед столом, уставленным микрофонами радиовещательных станций, и слегка дрожащим голосом, в котором чувствуется только что испытанное физическое напряжение, зачитывает традиционное обращение к американскому народу. Исполнение оркестром государственного гимна завершает инаугурацию.

После того как вновь «коронованный» президент и его свита с вынужденной медлительностью покинули балкон южного портика, сотни привилегированных зрителей, с пригласительными билетами в карманах, устремились в гардероб южного входа, в «особняк исполнительной власти». Устремились с шумом и необыкновенной прытью, нимало не заботясь о соблюдении внешнего достоинства.

Набравшись терпения и выждав момент, когда напор стихии в гардеробной ослаб, я кое-как пристроил свое пальто на крючок поверх четырех-пяти чужих и прошел в обширный холл, откуда открывался доступ в так называемую Восточную комнату – великолепный парадный зал – и в парадную столовую, предназначенную для государственных банкетов. В холле я стал в длиннейшую очередь гостей, выстроившихся для того, чтобы приветствовать «первую леди страны» миссис Элеонору Рузвельт. Вопреки законам гостеприимства, хозяйка дома принимала гостей одна, ибо хозяин дома, утомленный церемонией, выступать в этой роли не мог.

Он сидел в кресле, в некотором отдалении от входа в холл, полуокруженный заслоном из телохранителей и ближайших помощников. К нему никого не подпускали – об этом каждого из нас предупредили заранее. По временам он приветственно взмахивал рукой, считая нужным особо выделить кого-либо из стоявших в очереди.

«Первая леди», не по годам статная, энергичная дама, самоотверженно несла вахту гостеприимства, пожимая сотни рук, бегло отвечая на приветствия и иногда ухитряясь даже обменяться с кем-нибудь парой реплик. Когда подошла моя очередь и стоявший рядом с миссис Рузвельт дворецкий, вполголоса спросив у меня о моей фамилии и дипломатическом статусе, представил меня ей, она экспансивно воскликнула: «О, новое лицо в Вашингтоне! Счастлива встретиться с вами, мистер Новиков!» Разумеется, ее возглас был не более чем аффектированной данью светскому этикету, расточаемой ею и всем остальным гостям. Данью, которую в порядке взаимности уплатил и я сам, правда согрев ее нелицемерной теплотой тона: ведь я был достаточно осведомлен об общественной и публицистической деятельности миссис Рузвельт, отмеченной печатью демократичности и дружественного отношения к нашей стране.

Отойдя от миссис Рузвельт, я, в отличие от большинства приглашенных, не ринулся к буфетным столам, а решил воспользоваться представившимся мне удобным случаем осмотреть Белый дом изнутри. С этой целью двинулся в неторопливый поход по роскошным парадным комнатам первого этажа – Восточной, Красной, Зеленой и Синей.

Возвратившись в Восточную комнату и осторожно лавируя между группками уже позавтракавших и оживленно беседовавших гостей, я неожиданно наткнулся на помощника государственного секретаря Дина Ачесона, разговаривавшего с пожилым, седоватым мужчиной.

– Вы очень кстати появились, мистер Новиков, – поздоровавшись со мной, промолвил Ачесон. – Разрешите познакомить вас с вашим коллегой по дипкорпусу мистером Урбаном, с которым у вас, наверное, найдутся общие темы.

Седоватый мужчина был чехословацким послом. На первых порах мы втроем обменивались оптимистическими комментариями о мощном январском наступлении Красной Армии. Затем Ачесон оставил нас вдвоем, и тогда мы с Урбаном коснулись действительно общих для нас актуальных чехословацких тем.