Воспоминания Элизабет Франкенштейн

– Несчастная, нежная душа! Она много претерпела от мужчин и Церкви. Она была вынуждена бежать из Женевы, иначе бы ее побили камнями на улицах города. О да, такая судьба могла ее настигнуть; даже в нашей стране есть нетерпимые люди, которые не могут оставить колдунью в живых. Много лет она, как пария, скрывалась в этих лесах, выживая только потому, что сестры приносили ей пищу и прятали ее. Спустя годы она стала одной из наших старейшин. Ее похоронили здесь в тысяча восемьсот девятнадцатом году после долгой, полной лишений жизни.

– Вы знали Элизабет Лавенца?

– Я была ребенком, когда она встретила смерть, и знаю о ней лишь по слухам. Среди женщин ходит молва, что ее убил злой дух. Другие говорят, что муж.

– Могу точно сказать, Виктор Франкенштейн не убивал своей жены. Вы знали его?

– Он покинул город после ее смерти. И больше не возвращался. А их семья плохо кончила. Я слышала, они были прокляты.

Поблагодарив ее, я не мог не спросить:

– Почему вы встретились здесь со мной и столько много рассказали?

– Я поверила вам на слово, что вы преследуете лишь научный интерес, ищете истину, а не порочащие Франсину выдумки. Она была моим учителем. Я хочу, чтобы о ней помнили как о достойной женщине. Мы храним свои тайны не потому, что они порочны.

С этими словами она достала из-за пазухи пакет и протянула мне. Это было что-то прямоугольное, увесистое, завернутое в замшу и туго перетянутое ремешками.

– Это доверила мне Франсина, а ей – Элизабет Лавенца перед свадьбой. Элизабет наказала ей хранить пакет до тех пор, пока она не сможет, в свою очередь, передать его на сохранение тому, кто непременно постарается сообщить миру правду о ее жизни. Знайте, я никогда не вскрывала пакет; то же самое и Франсина. Я лишь прошу с уважением отнестись к пожеланиям женщин, которые так тяжко страдали, – Когда я поклялся в этом, она добавила: – Теперь я свободна, долг мой исполнен.

Прежде чем уйти, она еще раз попросила обещать не выдавать ее тайны. После чего углубилась в лес, где, как я предположил, ее ждал мул или карета. Девушка, все еще стоявшая на коленях возле могилы, достала из кармана плаща сложенный платок и развернула его. В нем находились цветочные лепестки и щепотка сухих трав. Она разбросала все это по могиле и, склонив голову, застыла в задумчивости. Так прошло несколько мгновений, в течение которых слышался лишь голос ветра в деревьях; наконец она подняла голову, вытянула руки, скрестила указательные пальцы в знак приветствия и коснулась ими могильного камня. Я, конечно, узнал этот жест, упоминавшийся в мемуарах Элизабет. Потом она посмотрела мне в глаза с такой прямотой, что я опешил. До этого момента она казалась скромным юным созданием, стеснявшимся даже глянуть в мою сторону. И вот неожиданно взгляд не просто откровенный, а вызывающий. Я увидел перед собой вовсе не девочку, но молодую женщину, которая выполняла миссию, требующую отваги. Я узнал это выражение; я уже видел его раньше, этот смелый, прямой взгляд. Но где?

И тут я понял: я будто глядел в лицо самой Элизабет Франкенштейн, какой знал ее по портрету на миниатюре, что вот уже много лет стояла на моем письменном столе. И в глазах девушки я прочел тот же вопрос, который видел в глазах Элизабет: «Могу я доверять тебе?»

Не этому ли – откровенной манере, прямоте – обучались женщины на своих лесных ритуалах? В тот миг, под пристальным взглядом девушки, я уверился, что подошел настолько близко, насколько позволяло мое внутреннее сопротивление, к пониманию малой части того, что тайное знание давало своим женщинам-адептам, – пониманию недостаточному, чтобы перебороть и крупицу моих глубоких нравственных сомнений, но, возможно, способному внести нотку сострадания. Могу лишь сказать, что, надеюсь, моя юная проводница увидела в моих глазах утвердительный ответ.

Мы вновь уселись на мулов. На обратном пути на постоялый двор не обменялись ни словом.

Это было в 1834 году. С тех пор я неизменно соблюдал обещание не раскрывать имени таинственной дамы, с которой встретился тогда на склоне Мон-Салэв; но, услышав о ее смерти не далее как в прошлом году, почувствовал себя свободным от клятвы. Поскольку это может служить лишним свидетельством правдоподобности моего рассказа, замечу здесь, что она была женой синдика, – мадам Ребюфа, это с ней я встречался. Хотя, повторю, я так и не увидел ее лица, я все же сразу узнал ее голос. Что до девушки, я почувствовал, что тут необходимо придержать свое любопытство. По сей день я не имею понятия, кто бы это мог быть.

Вернувшись вечером на постоялый двор и плотно закрыв дверь своей комнаты, я нетерпеливо развязал пакет. И что же я почувствовал в следующий миг?

Сейчас, читатель, ты это поймешь.

Вообрази ученого начала этого столетия, который посвятил свою жизнь изучению египетских древностей. И вот, вообрази, что однажды заходит капитан наполеоновской армии и кладет перед ним на стол источенный временем каменный обломок с неповторимыми, узнаваемыми знаками на поверхности. Капитан выиграл камень в карты у сослуживца. Может быть, он представляет какой-то интерес?..