Воспоминания Элизабет Франкенштейн

Серафина взволнованно наклоняется, поднося вазу вплотную к моему лицу.

– Смотри внимательней! Что ты видишь, говори?

– Я вижу… вижу…

Но тут мои глаза подводят меня. Свет слишком слепящ; все расплывается.

– Очень хорошо, – говорит Серафина, – Достаточно на один вечер. А ты, Виктор, – что ты видел?

– Но я ничего не видел, – отвечает он в замешательстве.

Серафина спокойно кивает:

– Всему свое время, всему свое время. С каждым вечером мы будем продвигаться немного дальше по пути к этой тайне.

Так оно и происходит. Каждый раз, когда мы заканчиваем Кормление Львов, она выставляет вазу. Каждый раз я вижу, как внутри ее вспыхивает яркий голубой огонь, и всегда там начинает что-то медленно шевелиться – думаю, что-то живое. Но что может жить в таком яростном огне? Наконец в одну из ночей мне удается справиться со своим зрением, ничто не дрожит, не расплывается в глазах. И я отчетливо вижу: «Живое существо! Ящерка!» Ибо это в самом деле похоже на ящерицу с быстрым ищущим язычком и мечущимся хвостом, и огонь лижет ее гибкое мерцающее тело.

– Какого цвета? – спрашивает Серафина.

Я теряю из виду существо; оно растворяется в сиянии. Я продолжаю смотреть, пока заслезившиеся глаза не высыхают.

– Спокойно, дитя, – предостерегает Серафина, – Смотри ласковей, приветливей. Попроси ее показаться тебе.

Я послушалась. Вместо того чтобы напрягать глаза, пытаясь что-то разглядеть, я умоляю существо в сосуде показаться мне. Постепенно ящерку становится видно, ее чешуйчатый бок объят огнем; она словно в облачении из огня.

– Она разноцветная, – говорю я, – Красная, серебряная, оранжевая.

– Что еще ты видишь?

– Она ходит в огне, но не сгорает.

– Можешь сказать, нравится ей огонь?

– Да. Она катается и резвится в нем.

Серафина подносит чашу Виктору.

– Теперь ты, Виктор. Ты тоже видишь это существо?

Но Виктор не настолько зорок. Хотя он старается изо всех сил, но видит только черный осадок на дне.

– Ничего не вижу! – нетерпеливо выпаливает он. – Нет там ничего, кроме дряни, которую ты набросала.

– Неважно, дитя, – успокаивает Серафина. – Со временем увидишь. Это животное – особый знак; это саламандра, возникающая из продуктов распада. Хотя она и может показаться свирепой, она – наш верный водитель. Она появляется как знак того, что нигредо завершается. Начинается возрождение – и в вас, и в сосуде. Помните: все, что вы видите в мире, должно прежде всего существовать в вас. Великое Делание не будет совершено, пока оно не совершится внутри вас. Самое важное: следите за тем, как ящерица появляется в огне. Огонь – ее элемент. Она наслаждается, будучи в огне, и так же вам пламя будет в наслаждение. Запомните мои слова: все на свете есть знак чего-то большего, что стоит за ним. Почему существуют отдельно мужчина и женщина? Зачем мужчина входит в женщину? Зачем мы созданы как двое, которые горят желанием соединиться? Затем, что важно единство. Ради этого стоит гореть всю жизнь.

– У тебя глаз быстрей, – говорит мне позже Виктор. – Я ничего не могу разглядеть в этой склянке. Или ты прикидываешься? – Он смотрит подозрительно, в голосе недоверие, и это между нами впервые.

– Я бы не пошла на такое! Не стала бы пытаться обмануть Серафину, не смогла бы.

– Возможно, вы обе меня дурачите.

– Зачем нам тебя дурачить? – изумляюсь я.

Он пожимает плечами и делает обиженное лицо:

– Вы женщины и не хотите допускать мужчин к таким делам.

– Это не так! – возмущаюсь я, – Я бы ничего не стала скрывать от тебя.

– Тогда почему я не вижу ящерицу? Я так напрягаю глаза, что, наверно, мог бы видеть сквозь каменную стену.

– Может, как раз потому, что слишком стараешься; слишком тебе не терпится. Смотри спокойней. Верь, что увидишь.

Но на другую ночь и на следующую, когда Серафина ставит сосуд, Виктор ничего не видит, и это его начинает бесить. Наконец он взрывается: «Я не способен это увидеть!» – и отказывается продолжать наш seance.

– Терпение, Виктор, – говорит Серафина. – Она явится тебе по-другому. Часто именно Soror видит первой эти знаки; таким способом саламандра проявляет осторожность.

Виктор раздосадован. На следующую ночь я из сочувствия к нему притворяюсь, что тоже ничего не вижу. Серафина озадачена.

– Ты уверена, дитя мое? – спрашивает она.

– Ничего… ничего нет. Никакой ящерицы, правда.

– Как интересно.

Серафину беспокоит мой ответ. Думаю, она знает, что у меня на уме, знает, что я лгу. Но я лгу оттого, что люблю Виктора. Я не хочу опережать его ни в чем.

Примечание редактора

Кормление Львов и влияние Тантры левой руки на европейскую алхимию