Воспоминания еврея-красноармейца

Когда дело дошло до анкеты и моей национальности, я впервые за эти годы заявил, что я еврей. Это не вызвало никаких «поворотов» в допросе. Капитан лишь поинтересовался, не допрашивало ли меня гестапо, а затем спросил, кто у меня остался в Киеве, когда я уходил на войну, и знаю ли я, что немцы расстреляли в Бабьем Яру 125 тысяч евреев. Я этого не знал. Затем капитан сообщил, что евреям при репатриации предоставлено право выбора, и я могу, если захочу, ехать из Германии не в Советский Союз, а в Польшу. Такая возможность меня удивила, но не заинтересовала.

Впоследствии я сообразил, что такое предложение могло быть обыкновенной провокационной ловушкой, которую капитан обязан был мне расставить по долгу службы, а уж мое дело было угодить в нее или не угодить и стать или не стать узником ГУЛАГа (этого слова я тогда, конечно, еще не знал). Затем последовал предпоследний вопрос: кто может подтвердить, что я, находясь в Германии, не скомпрометировал себя предательством или иными неблаговидными поступками прислуживания немцам. Я перечислил не менее десяти человек, проходивших вместе со мной проверку в фильтрационном лагере.

Наконец, следователь предложил мне назвать тех, кто сотрудничал с лагерным начальством, предавал товарищей, вел себя недостойно или добровольно вступил во власовскую армию. Я назвал троих: Михаила Криждера, выдававшего себя фольксдойчем и добровольно взявшего на себя полицейские обязанности, Николая Медведева, польстившегося на сытую жизнь и ради этого вступившего во власовскую армию, и Сергея, фамилии которого сейчас уже не помню, провокатора и предателя.

Этот Сергей каким-то образом обосновался в больничном бараке лагеря Шлетвизе. Я на два дня стал пациентом этого барака в связи с тем, что заболел ангиной. Там я попал к врачу, который лечил остарбайтеров от всех болезней при полном отсутствии медикаментов. Врач этот еще мальчишкой эмигрировал из России и не по своей воле попал в Германию из Французской Африки уже во время войны. Вот здесь я и познакомился с красавчиком Сергеем. Очень трудно было определить его должность в больничном бараке, но ясно было одно: живется ему там хорошо, и работа у него не очень тяжелая, да и непонятно какая именно. На немцев это было совсем не похоже — просто так держать человека на привилегированном положении.

Вскоре после этого Иван Доронин пригласил меня прогуляться по лагерю и, между прочим, сообщил, что в лагере есть подпольная организация, куда ему предложили вступить. Некоторые подробности этого сообщения меня насторожили, и вдруг меня осенило: не тот ли это Сергей из больничного барака предложил ему участие в подполье? Иван был потрясен моей догадливостью. А я после этого уже нисколько не сомневался в том, что Сергей — провокатор.

Прошло еще некоторое время, и сказались результаты «работы» Сергея: нам стало известно, что в концлагерь угодили три человека из нашей фирмы. Полагаю, что та же участь постигла и многих других, о которых мы просто не знали. А Сергей через некоторое время исчез из лагеря навсегда.

В тот же день, после допроса, я узнал об атомной бомбардировке японских городов Хиросима и Нагасаки. Началась атомная эра земной цивилизации.

Абраша

А через день в фильтрационном лагере появился старший лейтенант, принявший под свое командование человек двести репатриантов, прошедших допрос в лагере и не угодивших под арест. Он вывел нас на неширокую асфальтовую дорогу, довольно пустынную, по бокам которой росли фруктовые деревья.

Через несколько часов движения в пешем строю мы достигли лагеря с несколькими блоками стандартных бараков, где нам предстояло провести несколько суток. Здесь мы прошли полную санобработку, переоделись в красноармейское обмундирование, в ботинки с обмотками; но шинели получили английские, короткие, зеленовато-желтые; а в дополнение — погоны и звездочки на пилотки. Еще подшили белые подворотнички и стали дожидаться распределения по воинским частям. Распорядок был военным, но нестрогим, а свободного времени — хоть отбавляй. В этом лагере я сразу же заметил одну деталь, совсем не свойственную лагерям военного времени: кем-то сооруженную лавочку-скамейку под окном барачного блока.

И еще: в первые минуты нашего пребывания в этом ничем не примечательном лагере, выйдя из комнаты, где разместился наш взвод (численность — по комплекту коек), я услышал громко произнесенное слово «Абраша». Оно меня оглушило, ошарашило, я не поверил своим ушам. Здесь?! На этом пространстве?! В этом воздухе, среди барачных блоков оно прозвучало так неожиданно, как мог бы прозвучать голос кукушки в тундре. Не успел я обернуться на звук этого слова, как оно прозвучало вновь — это еврейское имя, произнесенное по-русски. Абраша?!