Воспоминания еврея-красноармейца

Война идет уже скоро три года, а представления, какая она на самом деле и как мало на ней зависит от собственного выбора, все еще нет.

Константин Симонов. Из записок Лопатина

Глава I СОБСТВЕННЫЙ ВЫБОР

Чего же я на самом деле хочу?

Я — учитель. Работу свою люблю, профессией владею и всю жизнь старался работать на совесть.

Но смолоду моей мечтой, страстной и целомудренной, был театр. Однако я не смел никому в этом признаться. А время моей юности было суровым, хотя нам оно и казалось обычным, подчас даже безоблачным. Будущее представлялось нам светлым, и мы охотно мечтали. Даже голод 1933 года не лишил нас оптимизма и советского патриотизма. А то, что любого из нас, десятиклассников или девятиклассников, могли вызвать в райком комсомола и предложить на выбор одно из пяти-шести военных училищ, — это мы не считали преградой для осуществления заветной мечты, а лишь отсрочкой. Не пойти было нельзя: Родине надо, Родина требует, а ты — комсомолец, значит, должен идти. Так мы рассуждали и считали, что это правильно. Не говоря уже о тех нередких случаях, когда вызов в райком и мечта совпадали.

Лично меня чаша сия миновала, но и без вызова в райком осуществление заветной мечты оказалось невозможным после окончания школы: весной 1939 года, когда до экзаменов не оставалось и месяца, на сессии Верховного Совета СССР выступил К. Е. Ворошилов с докладом о новом законе, касающемся Вооруженных Сил страны, согласно которому лица со средним образованием призывались в армию по достижении 18 лет.[11] Так что меня в 1940-м ожидала армия.

А накануне этого выступления или дня за два до него кто-то постучался в дверь нашего класса на предпоследнем уроке и попросил учителя отпустить меня по просьбе комсорга школы Николая Никифоровича Овчаренко. В кабинете комсорга уже собрался почти весь комитет комсомола нашей 91-й средней школы — человек пять старшеклассников. Здесь же находилась женщина средних лет — корреспондент центральной украинской газеты «Коммунист». Журналистка предложила нам разговор о Красной Армии, о том, что она для нас значит и как мы ее воспринимали с самого детства, когда оказывались рядом или в обществе с ее бойцами и командирами.

Рассказы последовали самые разные. Я, например, рассказал, как летом совсем недалеко от нашего дома командир остановил красноармейцев, шедших в строю, близ тротуара, как красноармейцы пили воду из бочки на колесах, которую везла позади строя пара лошадей, как мне вдруг тоже захотелось попить воды из этой бочки и я набрался храбрости попросить об этом. Кто-то из бойцов нацедил мне в свою кружку из краника немного воды. Вода оказалась теплой и потому невкусной, но я выпил всю и поблагодарил и все-таки спросил, почему вода теплая. И еще рассказал, как в День Красной Армии учительница водила нас на экскурсию в артиллерийское училище. И еще о том, что нас принимал в пионеры командарм Эйдеман.[12] И как весной 1935 года я видел возвращавшиеся с маневров (так назывались военные учения) по бульвару Шевченко войска Красной Армии, когда командарм Тухачевский показывал заграничным генералам высадку нигде доселе невиданного (5000 бойцов) авиадесанта, как видел совсем близко маршалов Ворошилова, Буденного и иностранных генералов: японских, немецких, польских, французских и др. Своими впечатлениями делились и мои товарищи. По окончании беседы мы вышли на школьное крыльцо, где фотокор той же газеты рассадил нас на ступеньках и сфотографировал.

И все-таки мы были ошеломлены, когда на следующий день после выступления Ворошилова в Верховном Совете в школу принесли газету (редакция газеты «Коммунист» находилась в десяти минутах ходьбы). На первой полосе, почти под самым заголовком газеты, крупным планом было помещено наше фото на школьном крыльце и пространная корреспонденция о том, как нас обрадовал новый закон о призыве в Красную Армию.

Обо мне было сказано, как я с детства любил шагать по улице в ногу с идущими в строю красноармейцами и петь вместе с ними строевую песню и как давно мечтаю стать артиллеристом. Нечто подобное сообщалось и о других участниках нашей недавней беседы. Корреспондент повествовала о нашей безмерной радости в связи с тем, что совсем скоро мы будем служить Родине в рядах Красной Армии.

Я был потрясен, но не смыслом написанного, а тем, как свободно и бесцеремонно, с каким полетом фантазии и вольным обращением с фактами излагалась наша беседа; поражала напыщенность фраз по поводу нашего восторженного одобрения доклада (в тот день мы еще ничего о нем не знали) маршала Ворошилова, которое, по мнению журналистки, явилось лишь малой частью восторженного одобрения нового закона советским народом.

Моя романтическая и наивная душа пережила низвержение еще одного «нимба» — журналистско-корреспондентского: и они, оказывается, тоже всего-навсего люди-человеки!