Воспоминания еврея-красноармейца

«Если еврей, — писал он, — с сентября 1941-го все еще не разоблачен немцами, если он проявил столько изобретательности и воли, мужества и хладнокровия и Господь Бог ему помогал в самых безнадежных ситуациях, то он уже просто не имеет права добровольно отказаться от борьбы. Такой поступок означал бы акт капитуляции человека, дерзнувшего в одиночку вступить в единоборство с огромным, четко отлаженным механизмом массового истребления евреев».

И Леонид Котляр не капитулировал: крошечный Давид одолел жидоеда Голиафа.

А когда грозовые тучи сгустились над Рейхом, то с бомбежками союзников на немецкие села и города обрушилось огненное возмездие, как бы говорившее каждому немцу на немецкой земле:

«Ты хотел войны — так получи ее на свою голову во всем ее великолепии и блеске!»

Но, вслушиваясь в звуки апокалипсиса, всматриваясь в зарева пожаров и восхищаясь силою причиненного разрушения, Леонид, не испытал ни жажды крови, ни, если она проливалась, мстительного торжества, Индивидуальное возмездие и адресную месть он приветствовал бы, но тотальное истребление немцев не могло быть «ответом» на тотальное истребление евреев:

«…Я не смог бы на полном ходу врезаться на танке в немецкий домик, не мог бы и пальцем тронуть немецкого ребенка, даже из тех, кто бросал в нас камешками, когда наша оскорбляющая эстетическое чувство колонна двигалась по городу после работы. Дети оставались для меня просто детьми, достойными и любви, и жалости. Но во мне было достаточно ожесточения и ненависти, чтобы пристрелить, не колеблясь, лагерфюрера Майера или эсэсовца Освальда, имевшего на заводе свой кабинет и курировавшего все вопросы, касающиеся военнопленных и восточных рабочих…».

3

Но вернемся к траектории судьбы Леонида Котляра, соединившей в себе даже не две, а три ипостаси — еврея, военнопленного (или «пленяги», как он выражается) и еще угнанного в Германию гражданского принудительного рабочего («остарбайтера», если по-немецки, или, в русифицированной версии, «остовца»). Успешно пройдя селекцию и «переложившись» в Леонтия Котлярчука, украинца по матери и киевлянина по местожительству, он вытащил дважды счастливый билет. Лагерная комиссия под руководством «особиста» из СД освободила Котлярчука из состояния военного плена и отпустила его, отныне свободного цивилиста[6], из Николаевского шталага домой, в Киев, снабдив на дорогу хлебом и «аусвайсом»![7]

«Домой», понятно, «Котлярчук» не спешил, а по дороге застревал и кантовался где только мог, — сначала в селе Малиновка Еланецкого района Николаевской области — при пасеке, а потом на хуторе Петровский соседнего Братского района — пастухом. Но осенью 1942 года Украину накрыла очередная (третья по счету) волна заукелевских вербовочных кампаний[8], и 3 октября староста Петровского закрыл спущенную ему разнарядку двумя прибившимися к хутору «оцивиленными» военнопленными, в том числе и Котлярчуком.

А тот, благополучно пройдя два чистилища медосмотров (обоих врачей, кроме отсутствия признаков венерических болезней, ничто более не заинтересовало), уже через несколько дней сидел вместе с другими угнанными в эшелоне, направлявшемся из Вознесенска в Германию, куда и прибыл (в Нюрнберг) уже 12 октября. Попав по распределению на завод «Зюддейче Кюлерфабрик Юлиус Фридрих Бер» в Штутгарте, изготовлявший всевозможные радиаторы для двигателей внутреннего сгорания, он проработал на нем слесарем все два с половиной года, что отделяли Штутгарт от 19 апреля 1945 года — дня освобождения города американцами.