Воспоминания еврея-красноармейца

У новоиспеченного Центра сразу же возникли транспортные проблемы: необходимо было свозить в Штутгарт военнопленных и остарбайтеров со всех прилегающих к городу территорий, развозить продукты питания по Штутгартским лагерям и пр. Поэтому Центр организовал на базе того же завода «Порше» «Советский авторемонтный завод», где ремонтировались брошенные на дорогах автомобили. Вот на этом заводе я и стал работать. Пригласил меня туда инженер Виноградов из нашей комнаты. Ему Центр поручил руководство заводом.

Трудились мы все добровольно и бесплатно, хорошо и добросовестно. Все мы жили и кормились на заводе, где был великолепный пищеблок: полностью электрифицированная кухня, соединяющаяся с большим, светлым и нарядным залом-столовой, и погреб для мясных продуктов. Американское интендантство выдавало нам, бывшим военнопленным, по договору с правительством СССР, продовольственный рацион, такой же, как и своим военнослужащим. Сюда входили всевозможные мясные консервы (свинина, говядина, курятина), консервированные супы, бульоны, овощи, сухое молоко и яичный порошок, засахаренные фрукты, шоколад, кофе, лимонный сок, консервированная колбаса и фарши, бекон, варенья, джемы, пудинги, масло, сахар, белый хлеб, сигареты «Кэмел» и пр. Кроме того, заводское начальство снабжало нашего завхоза Сашу Похителюка наличными марками, и он периодически покупал хорошо откормленного бычка, которого доставлял к мяснику-колбаснику в Штутгарте, а тот бычка забивал и возвращал нам в виде свежего мяса, вареной колбасы и прочего. У входа в столовую всегда стоял бочонок холодного безалкогольного эрзац-пива, прекрасно утолявшего жажду. К ужину в разумных количествах подавалось сухое красное вино в графинах. Этим вином нас регулярно снабжала французская комендатура.

Времена круто изменились: теперь немцы сидели на голодном пайке. И я решил сделать сюрприз Глязеру, который иногда делился со мной куском хлеба, парой поношенной обуви и закрывал глаза на то, что я ремонтирую ее в мастерской и в рабочее время, используя для этого кусочки приводных ремней или резиновых шлангов. Получив вместе с Похителюком в очередной раз продукцию у мясника, я попросил шофера остановиться у дома, где жил Глязер, и отнес ему на 4-й этаж кусок вареной колбасы и килограмма три мяса. Немец был потрясен такой лавиной обрушившихся на него благ. Потом он еще приходил ко мне за крупой, которая осталась у меня со дня освобождения. Я так и не успел сварить из нее каши.

В июле французскую администрацию в Штутгарте сменили американцы. Это, видимо, было связано с упорядочением и разграничением зон оккупации. Наше благополучие от этого не пострадало, разве что прекратилось регулярное снабжение вином. Впрочем, французы, уходя, позаботились довести наши запасы до пятисот литров.

В Центр начали наведываться американские офицеры. Поводом для таких посещений стали участившиеся случаи гибели бывших эсэсовцев, лагерфюреров и прочих нацистских изуверов. А руководство нашего Центра искусно уклонялось от оказания помощи в расследовании этих фактов.

Однажды, явившись в Центр по поручению Виноградова, я оказался случайным свидетелем одного из таких посещений, а заодно и необычной сцены. Не успели удалиться ушедшие из Центра ни с чем, но с дружескими рукопожатиями и вежливыми улыбками американцы, как в кабинет вошла симпатичная парочка: вернувшийся на службу французский офицер из вчерашних военнопленных и красавица-украинка — вчерашний остарбайтер. Офицер по-военному четко отдал честь, поздоровался по-французски и обратился к старшему лейтенанту (переводила зардевшаяся красавица). Офицер просил отпустить с ним в Париж пришедшую с ним девушку, которую сегодня же обвенчает с ним полковой священник; они познакомились на предприятии в Штутгарте и уже два года любят друг друга. При этом на стол руководителя Центра легла бумага — разрешение французского командования на этот брак и заявление офицера.

Как официальный представитель СССР и просто советский человек старший лейтенант был в явном замешательстве. Он стал расспрашивать невесту, хорошо ли она подумала, не пожалеет ли она потом о своем решении, и т. д., и т. п., и вскоре у девушки потекли по щекам слезы. А что скажут родные, — продолжал офицер, — и те, и другие? А если будущий муж тебя разлюбит и бросит и ты останешься одна в чужой стране, где некому будет встать на твою защиту?.. А если… а если… Тогда тебе будет только одна дорога!..

Теперь покраснел от волнения француз, а его темпераментная речь, протест и возмущение стали столь выразительными, что не нуждались в переводе (впрочем, к этому моменту переводить невеста все равно уже не могла, поскольку пребывала в полуобморочном состоянии). Француз заявил, что удивлен поведением советского офицера, ущемляющего свободу личности, берущего на себя ответственность решать судьбу другого человека! Что он — Господь Бог?! Впрочем, все это — в любезно-ироничных интонациях, не повышая тона…