Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Кардинал велел сказать ему, что между честными людьми война ведется оружием, а не золотом, и что во всех цивилизованных странах законы войны запрещают обстреливать жилые дома, расположенные в местах, где не идет сражение, что батареи, которым предстоит обстреливать форт Сант’Эльмо, по всей вероятности, будут расположены в стороне, противоположной городу, и, таким образом, крепости надлежит направить свои орудия не на город, а на сами батареи; он к этому прибавил, что, если хоть одно ядро, выпущенное из крепости, полетит туда, откуда ей никто не угрожал, полковник Межан головой ответит за вред, какой оно может причинить.

Первого июля Трубридж с полуторатысячным английским войском вместе с пятью сотнями русских, соединившись, без промедления принялись за работу, готовясь к осаде.

В ночь с 8-го на 9-е король прибыл на Прочиду; его сопровождали генерал Актон и князь Кастельчикала.

На Прочиде он оставался весь день 9 июля, должно быть, чтобы проверить, хорошо ли судья Спецьяле исполняет свой долг. Наконец, 10-го он прибыл на борт «Громоносного», встретившего его появление пушечным салютом из тридцати одного залпа. Новость о том, что король на Прочиде, уже распространилась по Неаполю. Салют, устроенный «Громоносным», и королевский вымпел, взвившийся на грот-мачте, возвестили о присутствии короля на борту флагманского корабля.

Тут же все жители сбежались к Санта Лючии, на Мол и Маринеллу, и великое множество лодок, украшенных флагами, заполненных музыкантами, вышли из гавани и двинулись к английской эскадре, чтобы поздравить короля со счастливым возвращением.

Как только Фердинанд поднялся на борт флагманского корабля, он тут же потребовал подзорную трубу, поспешил на верхнюю палубу и сквозь увеличительные линзы устремил взор на замок Сант’Эльмо. В это мгновение по воле случая русское ядро угодило в древко французского флага, и он упал на землю. Король, всегда до крайности суеверный, вскричал:

— Доброе предзнаменование, дорогой Нельсон! Доброе предзнаменование!

И в самом деле, полковник Межан как раз договорился с Трубриджем, желавшим сделать королю сюрприз: на месте упавшего трехцветного флага появился белый флаг — знак переговоров.

Этот флаг, казалось только и ждавший прибытия короля, чтобы взвиться над фортом, своим появлением произвел большой эффект: толпа разразилась рукоплесканиями, а пушки всего флота отозвались на салют «Громоносного».

Кардинал Руффо, догадавшись по этим залпам, что король на рейде, сел в лодку и прибыл на борт корабля Нельсона, куда его нога не ступала с того дня, как был нарушен договор. Видя, что он направился туда, пленники фелук, понявшие наконец, что в его лице они имеют защитника, несколько приободрились в надежде на его заступничество.

И действительно, как только кардинал предстал перед королем, он тотчас завел речь о договоре, громко объявив, что его нарушение — публичный скандал и он отзовется при дворах всей Европы. Король на это отвечал, что, прежде чем произнести свое суждение, он хочет выслушать доводы Нельсона и сэра Уильяма.

Итак, он приказал их позвать, и тотчас первоначальный спор возобновился: сэр Уильям поддерживал дипломатическую доктрину, согласно которой властители не заключают договоров с мятежными подданными, и утверждал, что на этом основании договор следовало нарушить. Нельсон выражал беспощадную ненависть к французским революционерам, твердя, что зло должно быть вырвано с корнем во избежание новых бед. Что до кардинала, то он оставался тверд в своем убеждении: если договор заключен, его следует соблюдать. Но все его настояния не одержали верх над доводами Нельсона и сэра Уильяма, впрочем близких тайным мыслям самого Фердинанда.

Пленники остались под стражей и, видя, как кардинал возвращается на берег с опущенной головой и нахмуренными бровями, поняли, что для них все кончено.

Возвратившись в свою штаб-квартиру, Руффо вторично отправил королю прошение об отставке.

В тот же день узники на «Громоносном» и на борту фелук были высажены на сушу, скованы кандалами по двое и отправлены в тюрьму Викариа; потом, так как эта крепость переполнилась арестованными (в письме короля говорится о восьми тысячах имен!), часть пленников перевели в Гранили, по такому случаю преобразовав его в тюрьму.

Увидев, какой оборот принимают дела, лаццарони не без причин решили, что теперь им предоставлена полная свобода действий. Так как, приступая к своей исповеди, я дала слово ничего не упускать, не скрою, что следующие два дня — 8 и 9 июля — были ознаменованы свирепыми расправами, о которых нам докладывали как о делах совершенно естественных, и должна признать, что сама видела, как сэр Уильям и Нельсон рукоплескали, слыша такие вести, и даже сам король улыбался.