Воспоминания генерала Российской армии. 1861–1919

Маневры в этом году были в Романово-Борисоглебском уезде, предварительно, весной, я делал разведку и позволил себе не осмотреть одной большой рощи, в четырех верстах от г. Романово-Борисоглебска, по дороге от с. Никольского. Маневры были дивизионные, присутствовал командующий войсками округа. Нашему отряду приказано было атаковать город с запада, Нежинский полк был в резерве, и вот ему-то было приказано сделать охват левого фланга обороняющегося. Полку пришлось как раз проходить эту злополучную рощу. Роща была осиновая, деревья высотою были сажень 6–7 – очень высокие, почва была мокрая, мшистая. Командир полка приказал мне вести полк. Я попросил пастуха проводить меня, идя впереди. Полк тронулся за нами. Пастух засучил свои штаны, вижу, дело плохо, и чем дальше в рощу, тем глубже утопает нога пастуха и моей лошади, сзади слышатся возгласы, но командир полка молчит… Наконец нога лошади уходит по колено… Я дал шпоры и бросился вперед: о счастье, проехавши двести шагов, я выехал на сухое место, покрытое высокими ореховыми кустами, проскакал дальше, определил пункт развертывания полка и поскакал с докладом к командиру полка. Полк вышел, развернулся и быстро начал наступление и завершил атакой, куда и следовало. При разборе маневра командир полка получил благодарность от командующего войсками. Сколько я перечувствовал, один Бог знает. Меня очень выручало умение быстрой ориентировки во всех последующих случаях, как на мирных маневрах, так и в боях трех войн.

Всю осень и зиму провели в практических занятиях в поле и охотах. Охотничья команда была превосходна. Был сделан переход на лыжах из Ярославля в Рыбинск (82 версты) в 16 часов со встречным маневром на лыжах, с охотничьей командой 138-го Болховского полка. В Рыбинске нас встретил весь полк с музыкой и парадным обедом. От усиленного перехода у меня из-под ногтей ножных пальцев пошла кровь, в полковое собрание меня внесли на руках. В Рыбинске мы пробыли пять дней и возвратились тем же порядком в Ярославль. Дома я отдыхал три дня.

1891

1891 год встретили весело. У меня служба шла успешно. Начальство было очень мною довольно, и я работал добросовестно. По библиотеке мне был дан помощник. Многие мне завидовали. В лагерях выбил полковой приз в 74 руб. На даче жили в д. Очипки на берегу р. Волги. Раз, сидя за ужином в 10 вечера, я увидел в стороне лагеря поднявшуюся ракету и подумал, что это тревога в лагере. Быстро бросил ужин, на велосипед – и в лагерь. Я мчался по узкой дорожке, по боковому валику, и за темнотой и в горячке не заметил свесившегося огромного сухого сука… Вдруг удар по голове, и я в канаве, а велосипед за валиком, но в голове мелькнула тревога, я быстро вскочил на велосипед и помчался в лагерь прямо в собрание… Там спокойно сидели офицеры и ужинали… «Господа, тревога»… на меня все с удивлением смотрят. Сигнальная ракета находилась впереди переднего лагерного караула и не выпускалась.

Когда заметили у меня на лбу шишку, и я рассказал о случившемся, то все стали хохотать… я сел пить пиво. Оказалось, что на даче Полушкинской рощи кто-то справлял именины Ольги (11 июля), и жгли фейерверк.

Маневры были в южной части Ярославского уезда. Были дивизионные маневры, 1-я бригада наступала с юга, 2-я обороняла г. Ярославль. Было 7 августа. В 4 часа пополудни наступающий отряд громил город. Я с охотничьей командой наступал на правом фланге и шел по берегу р. Волги. В 6 часов вечера последовал отбой, и мы возвратились в лагерь… Меня встретил брат Николай (он был уже подпоручик) и сказал: «Мама умерла»… Я переспросил… «Да, она скончалась, сидя на скамеечке у ворот и смотря на стрелявшую вблизи дома батарею». Я бросился переодеваться, и мы с братом побежали домой за Которосль. Дорогой я плакал, как малый ребенок, навзрыд, горько… горько… Отец был нем, из глаз тихо текли слезы… Через три дня схоронили свою маму на Леонтьевском кладбище, под березкой, которую я когда-то, 21 год тому назад, посадил прутиком… Спи, дорогая мама, есть чем тебя вспомянуть: добрая, милая, дорогая моя мама… Она вся была в нас и за нас. Мало теперь таких матерей.

Конец этого года прошел как бы под трауром на душе.

Брат Александр жил в своем доме и не выходил – его разбил паралич, все грехи молодости, я положительно не понимал, зачем он женился. Жена его, Екатерина Михайловна, была мученица, брат не мог без посторонней помощи даже закурить папиросу. Она была чудная хозяйка и все работала сама. Где вкусно можно было пообедать – так у ней. Она безвыходно была дома. Брат Николай жил с отцом в моей комнате.

Стали ходить слухи, что нашу 35-ю дивизию переведут на место 3-й гренадерской, наш полк – в Рязань. Жаль было расставаться с Ярославлем.

1892

После нового, 1892 года у нас в полку с моим родственником, штабс-капитаном Н. В. Греченковым и его женой разыгрался страшный скандал… и он был исключен из полка судом общества офицеров – вот как жены губят мужей. Здесь я не могу даже описать, такая грязь…