Воспоминания и мысли

Несколько лет спустя она писала по поводу смерти нашего дорогого пони следующее: «Наш старый Апль-Грей был убит сегодня возле ямы, вырытой для него. Говорят, что он умер сразу. Отец не решался отдать распоряжение, а потому слуги сделали это сами. Так как бедное животное не могло больше ни есть, ни подниматься без посторонней помощи, то это самое лучшее, что можно было сделать. Помните ли вы наши скачки, наши падения? Помните ли, как умен был Грей, какие милые штуки он проделывал? Эмми и я достали надгробный камень, на котором каменщик Сортес выгравировал слова: “В память Апля”. Я хочу попросить у Боффона иву, чтобы посадить на могиле Апля. Если наш верный товарищ переселился в страну веселой охоты, то тем лучше для него, нашего дорогого старого друга!»

Не обходилось, конечно, без огорчений. Иногда тучи омрачали ясное небо, и мы шепотом говорили об испытаниях, посылавшихся провидением нашей семье, хотя и не понимали всего их значения. Много рассуждали мы о том, что в мире не все происходит так, как бы, по нашему мнению, следовало.

Мы очень любили одного из наших братьев, Джона, и искренно восхищались им. Рассказы его о приключениях морской жизни приводили нас в восторг. Он погиб в море. Сестра и я были положительно подавлены горем наших родителей и вполне разделяли его. Невольно приходили на память слова из поэмы миссис Гиман «Могила одной семьи»: «Он покоится на дне моря, где лежит жемчуг. Все любили его, но никто не может плакать на его могиле».

Несколько времени спустя наша старшая сестра вышла замуж и уехала в Китай. Письма ее с Дальнего Востока читались вслух в кругу семьи. Наше любопытство было крайне возбуждено описаниями страны, ее населения, обычаев и нравов. Нам чрезвычайно понравилось описание визита к великому мандарину. Тогда казалось, что Китай находится как-то необыкновенно далеко, что еще увеличивало интерес и придавало таинственность этой стране.

Живя в деревне, вдали от городской жизни, в эпоху, которую можно было бы назвать еще дообразовательной, по крайней мере относительно женского образования, мы не пользовались ни одним из преимуществ, предоставленных в наши дни молодым девушкам. Благодаря необыкновенной стойкости нашей дорогой матери мы были подчинены такой строгой дисциплине, умственной и нравственной, что это несколько вознаграждало нас за недостаток более обширных знаний. Все, чтобы мы ни делали, должно было быть сделано хорошо. По требованию матери мы доводили изучение всего, за что брались, до конца, причем не пользовались ничьей помощью; мы должны были стремиться во всем к достижению возможного совершенства. Каждый день мать наша читала нам вслух какую-нибудь серьезную книгу, вслед за чтением она спрашивала нас о прочитанном, чтобы убедиться в том, что мы все поняли.

Участие моего отца в больших политических движениях, как то: в билле о реформе, в уничтожении невольничества и торговли черными, в вопросе о свободном обмене и др. – способствовали тому, что мы рано начали интересоваться общественными вопросами нашей страны и ее историей.

Сестра и я провели два года в школе в Ньюкасле. Гарриет не любила учиться и откровенно признавалась в этом, что очень огорчало нашу учительницу, которая была не особенно строга; она предоставляла нам большую свободу, которою мы, конечно, широко пользовались. Она была добрая, сердечная женщина. Ей удалось, по ее мнению, открыть у сестры большой талант, «искру гения». Талант она увидела в сочинениях и интересных рисунках пером. Мы только позже узнали, что учительница наша собирала и прятала исписанные сестрой листки и, при случае, читала их своим друзьям. Это были материалы для сочинения «История Итальянских Республик». Поля тетрадок, в которых Гарриет писала свое сочинение, были испещрены подходящими к тексту иллюстрациями; рисунки были большей частью юмористические и чрезвычайно оригинальные. Я уже говорила, что в жизни нашей бывали заботы и огорчения. Да могло ли быть иначе в такой многочисленной семье? К тому же почти все мы отличались большой чувствительностью и мягким сердцем, что мало способствует душевному миру и спокойствию.

Годы шли. Отец проводил всех своих дочерей к алтарю нашей деревенской церкви в день их брака. Одна за другой покинули они родительский дом. Глубоко запечатлелся этот день в памяти каждой из них. Утром отец входил в комнату невесты, молча он нежно обнимал свою дочь, сильно билось его сердце и выдавало старательно сдерживаемое волнение. – «Отец, у вас остаются другие дети». – «Дитя мое!..» – начинал отец, и, не будучи в силах продолжать, еще сильнее, еще нежнее обнимал свою дочь. Им руководило не эгоистическое чувство, об этом не могло быть и речи. Страх за будущее своего дитяти овладевал им, как и нашей матерью.

Нелегко говорить о его любви и нежности тем, которых он так сильно любил. Вот несколько строк, написанных моей сестрой, госпожой Мейеркоффер, они дают некоторое понятие о характере нашего отца: