Воспоминания и впечатления

Повторяю, болонская школа далась мне гораздо труднее каприйской: я считался как бы официальным ее директором, ибо один только говорил на итальянском языке, сносился по всем организационным делам со всеми властями и, можно сказать, размещал, лечил, кормил учеников столько же, сколько учил их.

Между тем я читал им также большой ряд лекций, опять-таки историю германской социал-демократии, затем историю Великой французской революции и историю русской литературы.

Кроме того, я посещал с ними музеи в Болонье, а позднее в Париже, как, впрочем, и с каприйскими учениками мне удалось посетить музеи Неаполя и Рима.

По окончании болонской школы группа «Вперед» постановила вызвать меня из Италии и перевести в Париж для более постоянной политической работы. Мы затеяли в то время усилить нашу литературную и практическую деятельность.

Мое пребывание в Париже от конца 1911 г. по 1915 г. было посвящено довольно многосторонней деятельности. Во-первых, я сделался постоянным корреспондентом трех русских периодических изданий, именно: «Киевской мысли», «Дня» и «Вестника театра»⁹⁴. Я переиздал в настоящее время часть моих статей, накопившихся за этот четырехлетний промежуток⁹⁵. Их очень много, они написаны на самые разнообразные темы, и я уверен, что вместе они покажут, что являлись не простыми статьями газетчика, а большой работой по анализу западноевропейской культуры, в особенности французской.

Одновременно с этим я писал довольно большое количество статей в ежемесячных журналах и различного рода сборниках.

Помимо литературной работы я основал кружок пролетарской культуры, в котором работал целый ряд выдающихся пролетарских писателей: были там и Павел Бессалько⁹⁶, и поэт Герасимов, и Гастев⁹⁷, и Калинин, и многие другие.

Я читал также лекции для рабочих по истории всемирной литературы и огромное количество рефератов как в Париже, так и в русских колониях — Швейцарии, Германии и Бельгии.

Деятельность моя заставляла меня несколько разбрасываться, но все же она давала гораздо больше удовлетворения, чем политическая работа, как таковая.

К этому времени Ленин и его группа окончательно разошлись с меньшевиками. Мы были отделены очень глубокими политическими разногласиями от меньшевиков, однако мы выступили против партийного раскола…

В общем же политические ситуации как-то перепутались, линия, отграничившая нас, стерлась, и часто позиция наша была как бы несколько искусственной. Это относится, впрочем, ко всем эмигрантским группам.

Внутри группы «Вперед» опять пошел разлад. После короткой, но довольно тяжелой распри между Богдановым и Алексинским первый покинул группу «Вперед», и после этого Алексинский развил до кульминационного пункта свои выдающиеся способности дезорганизатора: ему удалось постепенно поссориться и отколоть от нас тов. Менжинского, Покровского и в конце концов самым нелепым и довольно гнусным образом порвать также и со мной.

Группа вовсе исчезла бы с лица земли, если бы ее женевская часть, очень прочная, включавшая в себя несколько преданных «впередовцев», не спасла ее. Эта женевская группа (тт. Миха, Лебедев-Полянский и др.) усилилась с моим переездом в Швейцарию…

Сближение группы «Вперед» с большевиками и вообще сплочение левого фланга произошло в результате войны.

Объявление войны я пережил еще в Париже, но сейчас же после этого мы с семьей поехали в Бретань, в маленький город Сен-Бревен, против города Сен-Назера⁹⁸. Там мы поселились на даче. Живя во Франции, испытываешь некоторое влияние той страны, судьбы которой на тебе непосредственно отражаются и определенным образом волнуют всех окружающих.

Несмотря на разные ненавистные поступки германской армии, я очень быстро обрел равновесие и стал на решительную интернационалистскую позицию.

Осенью я вернулся в Париж и нашел там готовую почву. На одном митинге русских эмигрантов, на котором определялись наши отношения, мы выступили вместе с Черновым⁹⁹ как интернационалисты. На этом и подобных собраниях определилось, что и социал-демократы, и эсеры распались пока только на два очень заметных лагеря: лагерь интернационалистов — сторонников объявления во что бы то ни стало всеобщей социальной революции против всех правительств — и националистов, всеми правдами и неправдами прикрывающих свой национализм, но фактически бывших определенными сторонниками англо-франко-русского правительственного союза.

В качестве корреспондента «Киевской мысли» я старался просочить кое-как наш яд и в Россию и вместе с тем воспользоваться моим положением журналиста, чтобы побывать в Сент-Адресе, с одной стороны, т. е. в резиденции бельгийского правительства, а с другой стороны, в Бордо, где жило французское правительство.

Там я вел длинные разговоры с Гедом¹⁰⁰ и Самба¹⁰¹, которые глубже убедили меня в колоссальной ошибочности так называемого революционного патриотизма.

Мы кокетничали некоторое время все-таки с нашими «вождями», и газета «Наш голос»¹⁰², которую начали издавать в то время тов. Мануильский и тов. Антонов, не решалась резко наметить линии.