Воспоминания (Из книги «Частное владение»)

Осенью мы впервые не пошли в школу и проводили большую часть времени в саду или на улице. Война еще не сказывалась на нашей жизни: недостатка в еде не было, а домашним хозяйством занимались две служанки. Одна из них, Мария, постоянно напевала песенку «Р'oса», другая, Кончита, — «Марию де ла О». Мама учила меня читать, и я жадно листал книжки по географии. Однажды, разложив передо мной карту Европы, она спросила, какая страна мне больше нравится, и, увидев, что я ткнул пальцем в огромное розовое пятно — Советский Союз, сухо сказала: «Нет, только не эта». Помню еще, как однажды к отцу пришли члены комитета по управлению фабрикой — пять или шесть мужчин неуклюже поцеловали руку «сеньоры» и, бурно поспорив о чем-то, принялись пить. Когда они уходили, один еле держался на ногах и его сильно рвало в туалете. Отец извинялся перед женой за происшедшее, но мама была оскорблена, и я еще долго слышал в глубине дома их громкие голоса.

По прошествии нескольких месяцев мы вернулись в Барселону и снова поселились в доме на улице Пабло Альковер, верхний этаж которого теперь занимали иностранные военные, наверное члены Интернациональных бригад. Там я услышал произносимую шепотом весть об аресте отца (кем? за что?) и о его освобождении благодаря своевременному вмешательству профсоюзных деятелей фабрики. Потом отец рассказал, что за ним пришли ночью, но, боясь расстрела без суда и следствия, он ночевал в доме деда и предпочел сам сдаться законным властям. Пребывание в тюрьме было недолгим, но, выйдя оттуда, отец заболел. Врачи нашли у него плеврит и поместили в клинику доктора Корачана.

С тех пор мы с мамой каждый день ходили пешком через квартал Трес-Торрес навестить отца. Возле клиники был тенистый сад, где мы часами играли, ожидая, когда отец вернется с процедур. Ни братья, ни я не знали тогда, насколько серьезна его болезнь, не представляли себе методов лечения; далеко зашедшее воспаление легких заставило врачей выкачивать гной из плевры с помощью резиновой трубки, введенной через отверстие в боку. Долгие годы отец проведет в постели, почти в полной неподвижности, прикованный кошмарной, будто вросшей в тело трубкой к стеклянной банке, куда вместе с его жизненными соками сливалась жидкость из плевры. Этот новый образ отца запечатлелся в моих воспоминаниях позже, уже в Виладрау, но как-то незаметно начал теснить прежний, сложившийся в детские годы — образ зрелого, деятельного человека, чья разница в возрасте с женой совсем не бросалась в глаза, — пока полностью не вычеркнул его из моей памяти. Восхищение и уважение, которые я, вероятно, испытывал к отцу, были безвозвратно потеряны. Измученный лежачий больной стал вызывать у меня несправедливое, но непреодолимое отвращение. Жалкий человек, запертый среди ватных тампонов, шприцев, лекарств, бинтов, собственных испражнений, в комнате, где пахло больницей, никак не соответствовал тому, что связывалось в моем сознании с понятием отец, с надежной и твердой опорой. Теперь я могу сказать, нисколько не сгущая красок и не подтасовывая фактов прошлого, что уже за несколько месяцев до смерти матери прочный свод семейного благополучия стал трескаться над моей головой.

Причины нашего переезда в Виладрау также непонятны. Возможно, разгадка в том, что врачи рекомендовали отцу чистый горный воздух. Растущие трудности с продуктами в Барселоне, уличные стычки между враждующими группировками, первые бомбежки авиации Франко и, наконец, то, что в Виладрау находились дядя Рамон и тетя Росарио, — все это помогает понять a posteriori[10], почему мы оказались в маленьком поселке, расположенном на склоне горы Монсень. По моим подсчетам, мы переехали осенью тридцать седьмого и сначала обосновались в большой, мрачной и сырой вилле, а потом в доме поменьше, где занимали только верхний этаж. Возле дома был сад, его хозяин, восьмидесятилетний старик, постоянно трудился на огороде по соседству и вскоре стал объектом наших шуток и проделок. Мы распростились с Кончитой, и Мария Кортисо, служанка из Галисии, готовила еду и занималась хозяйством, тогда как мама проводила дни и ночи у постели отца и, как могла, заботилась о детях. На нижнем этаже проживала некая сеньора Анхелес со своей дочерью. Она постоянно досаждала нам своими жалобами на все и вся, в особенности на преследования со стороны ее сестры Энкарнасьон, дородной и сильной женщины, которая была замужем за таксистом из Мадрида и чей единственный сыночек Сатурнио выглядел не слишком привлекательно, так как страдал водянкой мозга (в легкой форме), а также косоглазием. Энкарнасьон и ее муж жили в соседнем доме. Однажды ночью, разбуженные криками и призывами о помощи, мы увидели на улице сеньору Анхелес, растрепанную, в изорванной одежде, обвинявшую сестру в вероломном нападении. Рядом с нашими домами находились также большие виллы, окруженные каменными стенами. В одну из них, необитаемую, мы вскоре тайно проникли, другая, занимавшая целый квартал, временно служила убежищем для архива арагонской Короны.