Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Я знала, что Юдит, сестра Михаила, и Браха, одна из старших коммунисток, высланные за несколько месяцев до меня, находятся в Одессе. Я была уверена, что им сообщили о моем прибытии и они обязательно придут в порт встретить меня. Ведь я была самой молодой из всех высланных. Я чувствовала, что, как только увижу этих близких мне женщин, я заплачу и тем самым освобожусь от душевной тяжести. Я с нетерпением ждала этой встречи все дни, часы и минуты десятидневного плавания. Среди немногочисленных пассажиров парохода был молодой араб, владелец цитрусовых плантаций. Он ехал в Константинополь. Мы сидели с ним на ящике на палубе и беседовали. Я думаю, что на судне он был единственным арабом, так как он спокойно сидел и беседовал с еврейской девушкой. Я не знаю, был ли он христианином или мусульманином, и только по головному убору и лицу видно было, что он араб. Как ни странно, разговаривала я с ним по-арабски. Ведь теперь я не знаю ни одного арабского слова. И о чем же я говорила с арабом? О положении советской женщины, получившей в СССР равные права с мужчиной. Ведь я тогда еще не видела это равноправие на деле: женщины убирают снег большими деревянными лопатами на улицах городов, женщины работают грузчиками. Я не видела тогда женщин, работающих за станками и по ремонту этих станков. Я тогда еще не знала, как в колхозах вся тяжелая работа ложится на плечи женщин, а бригадиры, мужчины, следят за их работой. До сегодняшнего дня в советских фильмах можно увидеть такое равноправие.

Когда в 1956 году я рассказывала родным, что работала на заводе за токарным станком, это их удивляло и смешило.

Но тогда, в октябре 1931 года, богатый культурный араб, услышав мой рассказ об освобожденной женщине в СССР, согласился со мной, что это хорошо. В конце моей пламенной агитационной речи он сказал: «Почему тебе кажется, что ты с трудом говоришь по-арабски? Ты прекрасно объясняешься!» Я помню эту встречу, как будто она произошла вчера. Небо было ясное, солнце ярко светило, пароход спокойно плыл по гладкой поверхности моря. А я сижу с арабом на большом ящике посреди палубы и беседую. Сейчас мне остается только верить, что я тогда действительно говорила на понятном арабском языке. Ведь и родной язык забывается, если не пользоваться им долгое время.

Так случилось с моим ивритом, который я полностью забыла за 25 лет, но, попав в языковую среду, оживила его.

В 1956 году я получила разрешение ОВИРа посетить родных в Израиле. Об этом я расскажу во второй части книги «Сорок лет моей жизни в Советском Союзе». Я летела через Вену. В зале аэропорта в Вене я увидела молодого человека, который, стоя за круглым столом, писал открытку на иврите. Я такого чуда не видела много лет. Я не удержалась и, подойдя к нему, заговорила на иврите, будучи в полной уверенности, что владею языком. Я спросила на иврите: «Вы из Израиля?» Он ответил положительно. Тогда я спросила: «Откуда вы?» Он ответил, что из Тель-Авива. Я обрадовалась и хотела спросить его, знает ли он кого-нибудь из моих родных, и сказать ему, что в Тель-Авиве живут моя мама, сестры и брат. Но рта открыть не смогла: я поняла, что не могу выразить на иврите свои мысли. Пришлось мне перейти на идиш, который я изредка употребляла.

Прибыв тогда в Страну, я в первые часы встречи не понимала своих сестер и брата. Но постепенно, «не по дням, а по часам» я вспоминала язык. А когда недельки через три меня зашел навестить муж моей сестры Бат-Ами Исраэль, он был страшно удивлен, застав меня живо беседующей с друзьями детства на иврите. Он сидел с широко открытыми глазами и удивленно слушал меня. Наконец он сказал: «Ведь ты на Пасху не смогла ответить ни на один мой вопрос, а теперь разговариваешь на иврите правильней меня!»