Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

С Юлей мы договорились, что я вернусь за месяц до экзаменов и мы вместе подготовимся к ним. Деревенский воздух и нормальное питание поправили мое здоровье. В деревне я записалась в библиотеку. Библиотекарша была из Умани, других читателей я в библиотеке не встречала. В дневные часы мы были там одни, и в одно из моих посещений она рассказала мне о большом голоде на Украине и людоедстве в Умани. Я вспомнила о еврейской женщине, которая устроилась уборщицей в наш цех. Вид у нее был – «кожа да кости». Я спросила, почему она не идет работать к станку? Она ответила, что раз ее взяли на работу в таком изможденном состоянии, она так счастлива, что готова работать на любой работе и уже получила карточки на хлеб и еще получит карточки на другие продукты питания. Она мне рассказала жуткую историю о голоде на Украине и о том, как ей удалось из последних сил протиснуться внутрь эшелона, едущего на север, и в конце концов прибыть в Москву. Я такие рассказы выбрасывала из головы, относя их к местным трудностям на пути построения социализма, общества экономического процветания и социальной справедливости. Насколько я верила, настолько была слепа.

Я вернулась в Москву, и мы с Юлей начали готовиться к экзаменам. Занимались у них в квартире. Мы были там одни, так как ее родители выехали в отпуск на дачу, которую они снимали из-за плохого здоровья матери, несмотря на то что их экономическое положение было не слишком хорошим. Жили на стипендию, выданную мне за два летних месяца по окончании курса. После сдачи экзамена по русскому языку мы экзаменовались по всем предметам. В особенности старательно я учила химию, потому что это был единственный предмет, который я не любила и по которому у меня была оценка 3 (посредственно). В институте на экзамене по химии я получила 4, мои усилия были не напрасны, я боялась, что провалюсь из-за химии. Понятно, что я забыла все: кроме «H₂O» не помню ничего. Мы обе прошли все экзамены. Я поступила на исторический факультет, а Юля – на физико-математический. Через несколько лет положение изменилось, и на исторический факультет стали сдавать только общественные предметы. Но в 1936 году мы сдавали все предметы средней школы, и по своим оценкам я могла поступить на физмат. Об этом я пожалела 20 лет спустя.

Летом 1936 года, за несколько месяцев до чисток и массовых арестов, я не могла знать, что история – идеологический предмет и придет время, когда учителю-еврею будет сложно устроиться преподавателем истории. Только в 1954 году, когда я с большим трудом уволилась с поста заведующей детским садом, надеясь преподавать историю, я узнала, что дорога передо мной закрыта, поскольку я – еврейка, и еврейка беспартийная. Инспектор детских садов, выступавшая против моего увольнения, сказала, что у меня нет никаких шансов, но не объяснила, по какой причине. Я поняла, что она очень сердится, что я оставляю проблематичный детский сад, в котором большинство составляли дети из неполных семей, живущих в общежитии завода, по десять семей в одном большом зале. Она очень ценила мою работу и сейчас была вынуждена искать подходящую кандидатуру на мое место. Другой учительнице, окончившей исторический факультет вместе со мной, объяснили, что ее не берут преподавать историю, поскольку она – еврейка. Она взяла на несколько месяцев отпуск по уходу за больным мужем, а когда вернулась, работы для нее уже не было. Она не могла понять, что случилось. Она – учительница со стажем, все ее уважали, ее очень любили ученики, ушла в отпуск с разрешения руководства, и вдруг ее отказываются принимать обратно. В учительской некоторые учителя потихоньку объясняли это ее еврейским происхождением. Тогда она пошла к секретарю Московского комитета компартии и рассказала ему, как беспартийные учителя говорят ей, старому члену партии (это была Рая, одна из самых старших студенток на курсе, вернувшаяся со своим мужем, советским дипломатом, из Китая), что ее не возьмут преподавать историю из-за ее еврейства. Секретарь компартии ответил, что она как старый член партии должна понять и поддерживать эту политику партии, поскольку процент евреев среди населения России мал по сравнению с процентом евреев, занятых на руководящих должностях в различных областях хозяйства страны, включая преподавателей истории, и это положение необходимо исправить.

В 1936 году мы не были способны думать таким образом. Мы не обращали внимания, насколько высок процент евреев на нашем курсе. Мы это заметили только на встрече нашего курса, состоявшейся 24 года спустя.