Воспоминания Калевипоэга

Подошли оба ко мне и руку мою крепко пожали. Затем старший сказал:

Ныне, божеским веленьем,
На песке явились знаки,
На траве легли отметки,
Наших судеб начертанья.
Ныне — ведомо и зримо:
Кто, по отчему завету,
Наречется нашим князем!

Я инда прослезился от умиления. И подумал, что надобно бы братишек как-нито утешить, подбодрить, что ли, ведь королевская милость — великое дело, о королевской милости долго помнят, детям да внукам рассказывают. Однако, как видно, ни старший, ни средний в утешении не нуждались, оба с довольной миной друг на друга поглядывали.

В конце концов, решил я, ведь в том, что произошло, ничего неожиданного не было. Я же с младых ногтей ведал об избранности своей. Кто бы, кроме меня, мог вдруг, королем оказаться?

Братья почтительно разрешения у меня испросили совершить надо мною обряд помазания на царство, как положено королю. Ах, вот как? Даже помазание? Об этом я и мечтать не смел и, конечно, милостиво согласился…

Зачерпнем воды озерной,
Брата младшего омоем,
Пусть он телом закалится,
Пусть он духом просветлеет!
Обрядим его достойно,
Гладко волосы расчешем, —
так сказал старший брат.

Усадили меня братья на пенек и раздели догола. Только меч на поясе оставили. Я тогда понятия не имел, что это за помазание, а потому не сопротивлялся.

Сидел я на пеньке в натуральном виде. Чтобы не мешать братьям магический обряд совершать, я на муравьиные укусы не отвлекался. А муравьев там было как собак нерезаных, и таких же злых! Братцы же наносили целую кучу мелкой гальки и принялись меня энергично натирать ею. Оба они сроду усердием не отличались, а тут, дорвавшись до должности королевских массажистов, небывалое рвение проявили. Вскорости заблестел я, словно медный котелок после субботней чистки, все тело было красное и горело адским пламенем, но я ни спереди, ни сзади звуков никаких не издавал, терпел молча, королевское достоинство уронить опасаясь.

Засим окатил меня старший брат водой из озера. А дело-то было ранней весной, водичка была не сказать чтобы теплая, да и прозрачностью не отличалась. И почему-то полно воды у меня в ушах оказалось, насилу вытряс. Но все это было безделкой и детскими игрушками по сравнению с чесанием головы, к чему братья приступили с великой ретивостью.

Смолоду отличался я буйной шевелюрой. Будучи по натуре противником всяческой суеты, а тем паче кокетства, я волосья отродясь гребнем не баловал. Важно не то, что снаружи, а то, что внутри, так я всегда считал и обычно космы свои пятерней, так называемым гребешком Калевипоэга, расчесывал. Оттого и мучения теперь велики были. Стараниями братьев волос на моей голове изрядно поубавилось. Выдранные лохмы валялись вокруг, словно солома возле риги нерадивого хозяина. Я даже маленько забеспокоился и попросил братьев рвение свое умерить. Они же словам моим не вняли и продолжали трепать поредевшие космы, лишь тогда истязательство прекратив, когда средний брат, плоды совместных трудов довольно оглядев, с ехидной ухмылкой сказал, что плешивая голова почтение всякому внушает. Должен отметить, что это злодейское причесывание моему преждевременному облысению начало положило, о чем летописцы не нашли нужным поведать (и правильно сделали).

Поскольку с волосами, по мнению братьев, было все в порядке, началась смазка (может, сие и называлось помазанием?). Я и тому противиться не стал. Покорно сидя на пне, поглядывал я на братьев, а они, из мешков горшочки с медом да с гусиным салом достав, телеса мои умащали, тайно переглядываясь и посмеиваясь. Начал я смекать, что братья шутят со мной шутки не гораздо добрые. Но опять промолчал. Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Глядел я на бегающих по голым моим лядвиям рыжих муравьев, на клочья волос, в траве вокруг пня разбросанные, и в душе у меня черная злоба росла. Не над братом родным здесь глумятся и изгаляются — над законным правителем Земли эстонской! А это уже плевок на весь народ! Однако и тут смолчал я, ибо некий внутренний голос шепнул мне, что не пристало голому королю мечом размахивать.

Наконец помазание на царство завершилось, и братья в один голос провозгласили меня стойким помазанником и натуральным королем Эстонии.

Я встал и поблагодарил братьев.

— Король дозволяет вам за ваши хлопоты и заботы его королевскую руку облобызать. Разумеется, честь сию коленопреклоненно принимать надлежит, — промолвил я милостиво. Братья сделали вид, что удивлены и такой чести достойными себя не считают, а посему почтительно ее отклоняют. — Скромность и смиренность украшают мужчину. Да будет так. Вот вам моя королевская стопа. — И при сих словах рука моя весьма недвусмысленно потянулась к мечу.