Воспоминания кавказского офицера

Скажу несколько слов о жене моего знакомого доктора. В таком глухом месте, как Сухум, единственная порядочная женщина невольно должна была обратить на себя внимание и занять заметное место в многочисленном обществе мужчин, составлявших около нее постоянный круг обожателей. Моя докторша умела в одно и то же время исполнять обязанности небогатой женщины, заботясь беспрестанно о своих домашних делах, и удовлетворять требованиям общества, составленного, к счастью, из одних военных, которые при подобных обстоятельствах весьма не взыскательны и довольствуются существенным наслаждением простого, но дружеского приема, нисколько не обращая внимания на щегольство или на бедность обстановки. Свое маленькое хозяйство она держала в большом порядке, занимаясь им в продолжение целого дня, а вечером, нарядившись, как позволяли обстоятельства, принимала гостей; и в гостях, право, не бывало недостатка. Гостеприимные хозяева жили в старом пашинском доме, стоявшем на крепостной стене. Перед окнами находилась большая терраса, обращенная к морю и покрытая кустами самых лучших душистых роз, составлявших единственное хорошее наследство, перешедшее к нам от турок. На этой террасе собирались каждый вечер почти все офицеры нашей эскадры, начиная от почтенного командира и до младшего мичмана; и все они без исключения сыпали к ногам хорошенькой докторши богатую жатву комплиментов и самых изысканных любезностей, а она отвечала им только улыбками и стаканами горячего чаю. На кораблях давали в честь ее обеды и вечера, убирали суда флагами, освещали разноцветными фонарями, устраивали фейерверки на воде, заставляли флотскую музыку играть на крепостной площади – все из угождения ей одной. Немногим женщинам, я полагаю, удавалось видеть разом у своих ног такое большое число поклонников, преданных ей исключительно.

Пока я в Сухуме переезжал с одного корабля на другой или проводил целые дни у доктора и, казалось, решительно ничем не был занят, я не упускал из виду Келассури и знал все, что там происходит. Дело не ладилось сначала, и было мгновение, в которое оно стало принимать довольно раздражительный оборот. Я не замедлил дать знать об этом Пацовскому, который, как бы случайно, приехал в Сухум инспектировать гарнизон, разумеется, имел при этом случае свидание с владетелем и с Гассан-беем, и успел их согласить и дать переговорам более выгодное направление. Сделав свое дело, он уехал обратно в Бамборы, а я остался ожидать окончательного исхода переговоров. Дней через пять все было приведено в порядок, сколько позволяли обстоятельства и нравы переговаривавшихся: цебельдинцы дали обещание не вторгаться в Абхазию, взамен чего Михаил обязался не нападать на них и не обижать тех из них, которые станут приходить в его владения без дурных намерений. Лишь одна частная вражда между каким-то цебельдинским семейством и владетельскими телохранителями осталась не решенною, потому что первые упирали на право кровомщения, а вторые на свою полицейскую обязанность задерживать и даже убивать воров и разбойников; сам же Михаил весьма основательно не считал возможным сделать в этом случае уступки. Гассан-бей старался всеми силами дать переговорам возможно благоприятный оборот для владетеля и покончить их в самое короткое время, столько же из самолюбия, чтобы возвысить себя в его глазах, сколько, полагаю, и для того, чтобы скорее избавиться от него и от его многочисленной дружины, которую он, как княжеский вассал, был обязан кормить, пока она находилась в его округе. По наружности все остались довольны исходом дела и начали разъезжаться по домам.