Воспоминания. Конец 1917 г. – декабрь 1918 г.

Министр исповеданий – Зиньковский. Он окончил богословский факультет, был профессором. Он желал провести корабль украинского церковного вопроса через Сциллу и Харибду. Его положение было чрезвычайно трудное. Очень благожелательный и мягкий человек. Несколько увлекающийся и кадет завзятый. Его партийность мешала несколько его объективному суждению. Я с ним хорошо жил и жалел его, видя, насколько трудно было дело, во главе которого он стоял.

Вот, кажется, все министры, с которыми я начал работать. Я боюсь, что кто-нибудь, прочтя эти краткие характеристики, подумает, что я не был окружен соответствующими людьми. Я сделал, может быть, очень строгую критику министрам. У меня не было очень крупных личностей, но, за малым исключением, все эти люди были работоспособны, работали честно, и я думаю, что если бы обстановка не сложилась так убийственно трудно, Украина могла бы быть выведена из той пропасти, куда она попала.

В первые дни Гетманства, попутно с вопросом сформирования кабинета, для меня особой заботой было установление определенных отношений как с немецким «Оберкомандо», так и с послом Муммом [Mumm] и австрийским посланником Принцигом [Princig]. Мне пришлось сделать визит фельдмаршалу Эйхгорну [Eichhorn] и двум указанным лицам. Эйхгорн был почтенный старик в полном смысле этого слова, умный, образованный очень, с широким кругозором, благожелательный, недаром он был внуком философа Шеллинга. В нем совершенно не было той заносчивости и самомнения, которые наблюдались, иногда, среди германского офицерства. Мой первый визит был обставлен некоторой торжественностью. Я считал своим долгом обратить на это внимание, конечно, не из тщеславия, но, зная, насколько немцы, особенно военные, придают значение мелочам этикета. Я не хотел, чтобы мое появление было истолковано как поездка на поклонение, а хотел, чтобы это было принято как простой долг вежливости фельдмаршалу. Греннер, его начальник штаба, в этом отношении был человек чрезвычайно понятливый, и мой престиж среди немцев он никогда не ронял, да и я сам в этом отношении считал своей обязанностью быть щепетильным.

Посол Мумм был дипломат старого закала, у него была какая-то напускная важность, но с первого визита вся эта важность начала постепенно испаряться.

Что касается Принцига, то это был уже, очевидно, дипломат второго класса. Впрочем, на него так и смотрели его коллеги. Он вел очень сложную и, по-моему, неудачную политику.

Я с первого же визита заметил, что отношения между немцами и австрийцами далеко не были особенно нежными. Австрийцы все время давали понять, что они во всех вопросах были бы податливее немцев. На самом же деле, говоря беспристрастно, с немцами у меня установились значительно более простые и определенные отношения, нежели с австрийцами. Во всех вопросах «Оберкомандо» шло навстречу, в то время как австрийцы были чрезвычайно любезны на словах, но на деле делали Бог знает что. Это я заметил с первых же дней. Не говоря уже о том, что в немецкой армии было несравненно более порядка и менее грабежа населения, в то время как у австрийцев все это от времени до времени доходило до возмутительных размеров. Как образец австрийского вероломства могу указать на действия знаменитого в то время у нас майора Флейшмана, который, будучи у меня в первые дни Гетманства, сам же предложил переговорить с Коновальцем, начальником сечевиков, с целью привести последних к сознанию необходимости подчиниться мне. Как мне донесла моя разведка, то оказалось совершенно обратное: этот же самый майор восстановил их против меня, почему и пришлось сечевиков обезоружить и совершенно расформировать. Покончив с этими официальными визитами, у нас установились уже определенные отношения.

Народу, как я говорил, у меня ежедневно перебывало очень много. Вначале я установил два раза в неделю общие приемы – по средам и пятницам. Потом необходимость иметь один день совершенно свободным, чтобы успеть ознакомиться с докладами особой важности, заставила меня сократить приемы до одного дня в неделю. На приемы приходили исключительно просители. О чем только тут не хлопотали! Наряду с жизненными, насущными вопросами, обращались ко мне со всяким вздором. Помню, что один полковник не нашел ничего лучшего, как принести мне громадное дело с просьбой об утверждении ему графского титула. Он никак не мог понять, что я не считаю себя вправе делать такие утверждения. Но вместе с этим приходилось видеть много горя во всех классах населения. Два года революции в корне разбили всю жизнь, но особенно печально было положение офицерства. Во всех городах Украины, и особенно в центрах, было громадное скопление офицеров, слоняющихся без всякой цели. Некоторые организации уже существовали, но они влачили печальное существование и часто также принимали совершенно нежелательное направление для офицерского звания. Раненые и искалеченные оставались со стороны правительства совершенно без всякой помощи.