Воспоминания корниловца: 1914-1934

Не прошло и получаса, как на окраине Новочеркасска раздался колокольный звон. Ему ответил колокол с другого конца города, и вскоре воздух наполнился торжественно-праздничным перезвоном всех церквей. На улицы высыпали толпы радостных, нарядно одетых людей. За несколько часов весь город изменился, его заполнили как будто другие люди, другие лица, как будто другой народ.

Часто мерещатся мне пасхальные дни 1918 года в Новочеркасске, и я молю Бога дожить до дня, когда люди, пережившие страшные годы большевизма, будут радостно обнимать друг друга, как тогда, на Пасху.

Донские степи, свидетели русской удали, былой славы ее сынов! Преддверье Азии, степи, степи без края, одна даль бесконечная. Между степью и небом гуляет ветер, высоко под небом парит степной орел.

Едет разъезд по степи. Донские кони, высокие, гордые, глубоко вдыхают степной воздух и, вытянув шеи, с растрепанной ветром гривой, резко и коротко отчеканивают копытами такт по степной дороге. И рядом с ними кони степные, лохматые — потомки коней, на которых когда-то приходила орда.

Новочеркасский собор уже не виден. Выехали на бугор и увидели Дон в разливе. Есть где разгуляться водной стихии. Где же кончается этот бесконечный разлив?

— Завтра увидим, — говорит донец. — Сегодня еще нет.

Как я вас полюбил, деревни и станицы, раскинутые по берегам русских рек! Особенно станицы. Увы, бывшие станицы, уже не вольного народа. Свободно раскинулись домики, утопающие в зелени, слышу смех, казачат, смуглых, крепких, жизнерадостных, гонящих коней на водопой. Слышу песни казачьи, рожденные в седлах в ритме движения конских копыт. Неужели все это был сон?

Над разливом ночной покой. Только всплески воды от идущего вброд разъезда да шепот камыша. Кругом вода, узкие полосы земли и снова вода. Затянули песню, несется она над водой и замирает вдали широкой заунывной октавой. Вспоминаются былые времена, подвиги минувших дней воскресают в нашем разъезде, в котором и люди, и кони — со всех концов России.

Впрочем, «покой нам только снится». Мы так привыкли к стрельбе, что стали похожи на мельника, просыпающегося, если умолкает шум мельничного колеса. Над Ростовом и Батайском вспыхивают зарницы артиллерийских разрывов. В Батайске большевики, ими командует левый эсер Сорокин. Они дерутся с немцами, занявшими Ростов. Немцев задерживает разлив Дона. Большевики, открывшие фронт немцам, теперь с ними воюют. Троцкий формирует армию. У большевиков-интернационалистов теперь появились даже слова «патриотизм», «отечество». Для сохранения власти они на все готовы. Потребуется — притворятся верующими, станут креститься. И самое странное, им, оборотням, многие верили. Иностранцы верят до сих пор.

Артиллерийская перестрелка длится больше недели, большевики уже говорят о втором Вердене. Но Дон вернется в свое русло, и миф Вердена улетучится при виде немецких штыков. Или немцы тоже заразились? Все-таки большевики под Батайском уже не те толпы, которые мы разгоняли один против двадцати, а то и тридцати. Бой идет не на шутку.

Мы с Игнатием сидели у казачьего дома. В его рассказе снова воскресал исторический Первый поход. После моего отъезда к Масарику армия Корнилова перешла в Ростов и Таганрог. Ей пришлось уйти из Новочеркасска, потому что у донских казаков, кроме стариков, преобладали большевицкие настроения и они требовали, чтобы Каледин добился ухода Добровольческой армии. Каледин, храбрый и культурный генерал, мог бы несколькими месяцами позднее стать природным вождем казачества. Но он не смог пережить катастрофическую ломку понятий и ценностей на гранях двух исторических эпох.

Корнилов вскоре убедился, что обстановка, в которой находится армия между Ростовом и Таганрогом, крайне неблагоприятна. Сильный удар армии нанес Ростов. В то время как малочисленные отряды молодежи сражались под Таганрогом против мадьярско-немецких батальонов и большевицких полчищ, в Ростове изволило пребывать до 16 000 господ офицеров, равнодушно наблюдавших, как терзают их родину.

В Ростове были и снаряды, и патроны, и обмундирование, и технические средства, армия же нуждалась во всем. В городе были и больницы, и клиники, и медицинские склады, и медицинский персонал. А санитарная организация армии была в отчаянном положении, и за оказание раненым хоть какой-то помощи следовало благодарить только русских женщин. Генералы Корнилов и Алексеев все еще не могли отрешиться от старых понятий о законности, долге и не прибегали ни к реквизициям, ни к мобилизации. Большевики же, заняв Ростов, взяли все, в чем нуждались, и запугали население, расстреляв нескольких офицеров.