Воспоминания корниловца: 1914-1934

Как-то пригнали жителей целого кишлака, пробиравшихся из отдаленного района к границе. Милиционеры гнали их шестьдесят километров без отдыха, местами бегом. В тюремном дворе все до одного попадали на землю. Мы оказали им посильную медицинскую помощь. Все они были избиты камчами, ноги были изранены, один потерял зрение от удара прикладом. Два старика умерли в пути, ночью их привезли в тюрьму и там же закопали. Расстреливали каждую неделю, иногда ежедневно. Местное ГПУ в Кулябе «обслуживало» шесть районов и занималось «закордонной работой». В течение года там сменилось три начальника.

Народ уходил в горы, собирался в отряды басмачей, совершал налеты. Русских рабочих и медиков они обычно не трогали, зато с коммунистами, особенно со своими, расправлялись свирепо. В апреле 1931 года под начальством Ибрагим-бека из Афганистана перешло около 7000 вооруженных, бежавших туда раньше дехкан. При поддержке местного населения они заняли чуть ли не всю горную Бухару. Подоспевшие воинские части подавили восстание: они были лучше вооружены и качественно превосходили басмачей. Среди восставших были и русские крестьяне, и интеллигенты. Начальником одного из отрядов был русский техник из Куляба, в том же отряде был русский бухгалтер. Оба ушли до этого в Афганистан и вернулись с Ибрагим-беком.

Весной, когда горные дороги стали проходимы, в Таджикистан снова хлынули потоки украинских и русских крестьян. Большинство шло пешком, голодные, больные, с детьми. Не все дошли до цели. Но дошедшие облегченно вздыхали; то, что творилось на Украине, оправдывало трудности пути. Целые деревни снимались там с насиженных мест, оставляя стариков и прощаясь с ними, как с покойниками. Здесь же почти для всех находилась работа: советская власть готовила подступы к Индии. Строились дороги стратегического значения, например, от Куляба до Калай-Хума и дальше на Хорог. Создавались новые поселения и совхозы. Некоторые охотились: дичи было здесь много. Стада диких свиней, «нечистых», на которых мусульмане никогда не охотились, разоряли посевы, и против них направляли целые воинские части. За хвост убитой свиньи боец получал три рубля, свиная туша оставалась на месте. Среди охотников было много интеллигентов, предпочитавших жизнь в тугаевых зарослях духовному рабству. В больницу к нам приходил оттуда Родзянко, родственник или выдававший себя за родственника Председателя. Как-то пришел босой с израненными ногами сын известного исследователя Средней Азии, знавший местные языки так, что и таджики, и узбеки, и казахи спорили: каждый считал его своим. Больше всего бежало сюда с Украины, но немало и из Западной Сибири, где тоже был голод. Были даже из Олонецкой области, с Дальнего Востока, из Закавказья — со всех концов России. Люди с Камчатки и Сахалина рассказывали, что в их краях теперь можно встретить людей из Туркестана. Были немцы-колонисты, много татар. Были возницы-осетины, добравшиеся сюда с телегами и лошадьми.

Летом стала свирепствовать малярия — бич этих мест: главным образом тропическая, в исключительно тяжелых формах и с высоким процентом смертности. Бывали дни, когда целые учреждения не работали: все служащие лежали с приступами малярии. В нашей больнице из одиннадцати врачей целыми неделями работали только два-три. Во всей больнице оставалось две сестры. Отлежавшись после приступа, они снова брались за работу. Больница была переполнена, люди лежали на земле, на циновках под камышовым навесом, многие без сознания. Часто во время обхода некому было меня сопровождать и я брал в помощники нашего десятилетнего сына. В самое трудное время оставался один, обедал иногда в одиннадцать часов вечера. Тяжелее всего было в операционные дни. В летние месяцы у нас бывало до семидесяти случаев коматозной малярии с 40 % смертностью.

Главной причиной таких тяжелых форм малярии был недостаток хинина. Без него жизнь здесь была немыслима, особенно для неакклиматизированных приезжих. Но здесь с особой последовательностью проводилась классовая медицина. Малярией болели в России миллионы, однако власть снабжала хинином только тех, кто был ей в этот момент нужен. Хинин покупали за валюту в Голландии, и у нас было строгое предписание отпускать его только хлопкоробам, промышленным рабочим и работающим на военном строительстве, причем только температурящим и не больше одного порошка, который надо было принять тут же в присутствии врача. На дом хинин не выдавали, чтобы нужный власти работник не мог его уступить больной жене или ребенку. Кончалась хлопкосдача, кончалась и выдача хинина. Другие болели и умирали без хинина, если не были в состоянии достать его из-под полы за большие деньги. Наш заведующий райздравом Э. на этом разбогател. Все наши жалобы ни к чему не приводили: у него была тесная связь с ГПУ.